в живых, командир. При этом ты знаешь, почему и как погиб мой предшественник. Ты знаешь, откуда исходит угроза для меня — и для твоего союза с Советской властью. Ты ничего не сказал об этом именно потому, что все знаешь. И ты не хочешь, чтоб узнала я. Почему, командир?
Глава 9
Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов
Ноябрь 1918 года
— Барин, ну коли нету совдеповских пятаковок, то я и керенками не побрезгую. Или хоть мануфактурой какой. Идемте уже, холодно! — ныла раскрашенная девица. Отчаявшись добиться своего словами, она неохотно приспустила с плеч пуховый платок и обнажила в вырезе сарафана мигом пошедшую пупырышками на ноябрьском морозе грудь.
— Иди домой давай. Или еще кого поищи. Пять раз говорил тебе уже, не пойду я с тобой, — устало сказал Щербатов.
Полковник Добровольческой армии чувствовал себя дураком. Битый час он подпирал столб на платформе богом забытого уездного вокзала. Линия фронта проходила в нескольких милях, и Щербатов ждал того, кто должен был перевести его к своим. Желтая латунная пуговица, пришитая к его кашемировому пальто, смотрелась по-клоунски. Однако связной, для которого был предназначен этот опознавательный знак, так и не явился. Зато вокзальная проститутка приклеилась намертво, никакие слова на нее не действовали. Щербатов сперва принял ее за связную и потому заговорил с ней; осознал свою ошибку почти сразу, но она уже решила, что контакт установлен и клиент просто сбивает цену.
— Ежели идти до комнат не изволите, то я и здесь прямо могу, — не отставала девица. — Ну хоть катушка ниток сыщется же у вас, барин?
Должно быть, из-за ее нытья Щербатов не услышал, как чекисты подошли.
— Вы окружены! Не двигаться! Руки поднять над головой!
Их было трое. Отстреливаться смысла не имело. Щербатов повиновался.
— Вон она, пуговица! — выкрикнул второй, вихрастый молодой парень. — Пройдемте в чеку, гражданин.
— И эту берем. Связная, небось, — седоусый кивнул на проститутку, повторив недавнюю ошибку Щербатова.
Третий чекист, неприятный тип с лишаем в половину лица, молча толкнул Щербатова наганом в спину. Вихрастый сноровисто ощупал его карманы. Извлек портмоне и браунинг.
— С оружием, значит, разъезжаем, — довольно констатировал он.
Чекисты окружили задержанных и повели по грязным, покрытым глубокими лужами улицам. Тонкая корочка льда противно хрустела под сапогами. Злобно лаяли голодные псы за кривыми некрашенными заборами.
Уездная ЧК располагалась недалеко от вокзала, в жарко натопленной бревенчатой избе.
— Ну-с, — сказал седоусый, усевшись за стол. Щербатову сесть не предложили. — Чистосердечно признаетесь по-хорошему или будем говорить по-плохому?
— Мне не в чем вам признаваться, — ответил Щербатов.
— Да признавайся не признавайся, нам что за печаль, — заржал вихрастый. — Четвертого с желтой пуговицей уже ловим, и все как один к белым перейти хотели. Не соврали товарищи с Петрограда!
— Ты, это, при задержанном-то не очень оперативные сведения вываливай, язык твой без костей, — укорил его седоусый.
— А чего покойника стесняться?
— Покойник-то он, может, и покойник, — ответил седоусый, — но решать это не нам, а трибуналу в Перми. Завтра свезешь его туда.
— Игнатьич, да к чему Пермь? Дорогу развезло, а кляча наша хромает, знаешь же. Чего б здесь прямо не кончить контру-то эту?
— Затем, что революционная законность — не фунт изюма. Читал же я вам на той неделе “Инструкцию Чрезвычайным комиссиям на местах”. Забыли уже, остолопы? Штрафы мы имеем право налагать и арест сроком до трех месяцев. Что серьезнее — в ГубЧК. Так что проверь подковы у нашей клячи сегодня, завтра повезешь задержанного в Пермь.
— Пошто, Игнатьич? В семнадцатом-то мы таких церемониев не разводили. Чуть у кого выправка офицерская — на штыки, и вся недолга!
— Так то в семнадцатом! Теперь не то, что тогда. Кончилась дикая вольница, началась революционная законность, вот оно как.
— А вдруг он сбежать попытается? — подал голос лишайный. — Тогда-то хоть пристрелить можно гниду, или тоже сперва протокол заполнить надобно?
— Вот ежели попытается сбежать, тогда и будешь стрелять, — отрезал седоусый. — А допрежь станем блюсти процедуру. Баста, отставить пререкания.
— А девку что, тоже в Пермь? — спросил лишайный.
— Девку тут допросим сперва, — решил седоусый. — А до утра сведите их в сарай.
— Ну зачем же девушку-то в сарай. Замерзнет! — сказал лишайный и мерзко осклабился. — Тут пускай переночует, в тепле и уюте. Переночуешь же, красавица?
Седоусый передернул желваками, но ничего не сказал. Щербатов посмотрел на девушку. При свете керосинки она выглядела моложе, чем показалось ему на вокзале. Дешевая косметика размазалась, теперь она смотрелась не вульгарной, а просто чумазой. Светленькая, курносая. На тощей шее отчаянно билась жилка.
Сарай стоял недалеко от избы, через грязный двор. Окон не было, только щели в бревенчатых стенах едва пропускали слабый вечерний свет. Против двух державших его на прицеле людей Щербатов не видел смысла ничего предпринимать, но оказавшись взаперти, немедленно стал обшаривать свою убогую тюрьму в поисках того, что можно использовать как оружие.
Бревна стен и потолка были подогнаны друг к другу плотно, выломать одно из них не представлялось возможным. Оставался пол, покрытый густым слоем перемешанного с соломой навоза. Щербатов стал по одной прощупывать доски, пока не нашел прогнившую, которую смог выломать. В качестве оружия трухлявая доска не годилась, зато удалось расшатать и вытащить соседнюю с ней, вполне еще крепкую.
Следовало отдохнуть, пока была возможность, но садиться на грязный пол Щербатов побрезговал. Остался стоять слева от двери, сложив на груди руки в попытке согреться.
Наступила ночь, но луна взошла полная, сарай оказался щелястый, и глаза привыкли к полумраку. Часов у него не было — свою “Омегу” он обменял на хлеб и хинин еще в Петрограде — но по внутреннему ощущению прошло часа два с половиной, когда снаружи послышались шаги. Шел один человек. Скрипнул массивный замок от поворота ключа. Дверь распахнулась.
— Эй ты, контра, — голос вихрастого молодого чекиста. — Выходь. В Пермь тебя повезем. На справедливый, значицца, революционный суд.
За тридцать верст среди ночи? Это было сомнительно. Скорее, юнец решил навязываемой ему старшим товарищем революционной законностью пренебречь