Налим дышал тяжело, ну просто страдал одышкой от недостатка кислорода и от этих вздохов тихонько покачивался: взад — вперед, взад — вперед.
Тяжко было налиму в жаркую погоду, и уж совсем плохо стало, когда обмелело. Какое-то время он еще плавал по дну реки, разыскивал подводные ключи, подолгу стоял над ними, всем телом принимая прохладное биение струй. Но родники один за другим иссякали, и налиму не оставалось ничего другого, как найти подходящее место, где бы можно было пережить трудную пору. Так он оказался в глубоком затоне, под старым топляком.
И неизвестно, сколько бы еще простоял тут налим, если бы погода круто не изменилась. Неожиданно задули холодные ветры, загуляла крупная зыбь. Дружный дождь зашумел по воде.
Очень скоро налим почувствовал благотворную для него перемену погоды. Весь вечер он порывался покинуть свое убежище, однако что-то его удерживало. Но наступила ночь, вода заметно похолодала, и налим выбрался из-под бревна.
Это была полуметровая рыбина темно-зеленого цвета, с узким и длинным, словно сжатым, телом. От половины туловища, сверху и снизу, тянулись два сплошных рябых плавника, которые переходили в овальной формы хвост. Голова была плоская, с маленькими глазками, с единственным усиком-щупальцем на нижней губе. Ус пошевеливался, всего касался, и было похоже, будто налим ощупывает им путь.
Налим плыл по самому дну затона, неторопко, осторожно, точно прятался от кого-то. Когда пересек затон от края до края, поднялся спиной к торчащей из берега свае и замер, поджидая добычу.
Ждать долго не пришлось. Среди травы спокойно стоял не менее сильный и не менее прожорливый хищник — судак.
Возможно, в другое время налим не рискнул бы напасть на собрата по разбоям. Покушение на судака, да еще на такого большого, не сулило ничего хорошего. Но то ли от голода, то ли от обманчивого прилива сил налим медленно отделился от сваи и в два мощных удара хвостом подоспел к намеченной жертве…
Беда, когда поспешишь да еще не подумаешь. Просчитался налим. Норовил заглотить судака и… сам очутился в западне. Судак раскрыл свою огромную зубастую пасть, и стремительно несущийся налим по самые жабры залетел в нее головой…
Долго боролись два хищника. Намертво сцепившись, то оседали на дно, то с брызгами вылетали из воды. И вот, обессилевшие, полузадохшиеся, всплыли на поверхность и беспомощно закачались на волнах.
Утром я нашел их на береговой отмели, куда прибили их волны.
Как лиса дом себе завела
Хороший дом у лисы — глубокая нора в овраге. Все там есть: проходы и переходы, мягкие половики из сухих листьев, отдушины для притока свежего воздуха, запасные выходы — отнорки. Даже спальня есть.
Только нору-то лиса не сама рыла — отняла у барсука. А произошло это вот как.
Долго барсук старался. Хоть и нетвердый был грунт, песчаник, все равно приходилось скрести его лапами, подкапывать носом, перегрызать крепкие древесные корни. Еще труднее стало, когда нора углубилась. Земля забивала лаз, и барсук выталкивал ее грудью.
Но вот нора совсем глубоко ушла в берег оврага, теперь землю и грудью не вытолкнешь.
Догадался барсук перебрасывать сыпучий песчаник лапами. Бросает, бросает из-под себя, передвинется и опять бросает. И так до тех пор, пока не дойдет до начала лаза. Из норы свежий грунт не выбрасывает далеко, аккуратно разваливает у входа. Потом, когда закончит работу, пересыплет красноватую, заметную на зелени землю листьями и травой.
Две недели маялся — построил дом. Просторный, чистый. Осталось выстлать травкой полы, взбить помягче постель, а там и спать уж пора — зима-то не за горами.
Вернулся как-то утром барсук к норе и вздрогнул: дух такой неприятный, хоть нос зажимай! И лаз открыт. А когда ночью уходил на кормежку, вход завесил папоротником. Сунулся барсук в нору, а там кто-то есть! Пригляделся, видит — лежит мордой к выходу лиса. Вытянула голову, положила на лапы, щерит острые зубы, протяжно, с переливами, рычит. Недобро мерцают желтые, как луковицы, глаза.
Все же полез барсук дальше: жалко вот так, ни с того ни с сего лишаться дома. Столько труда положил! Да и какой уж такой зверь — лиса? Так себе, шерсть да кости!
Лезет барсук, хрюкает, сопит с присвистом — страх на лису нагоняет. Не выдержала лиса, попятилась. Уши прижала, губы собрала складками, чтобы зубы виднее были, и рычит без передышки. Пятилась, пятилась, рычала, рычала, да как вдруг бросится на барсука! Тот аж глаза от страха закрыл. А когда открыл, лиса была на прежнем месте. Морда у нее еще больше вытянулась, черные усищи оттопырились.
Опять барсук стал наступать. Лиса заоглядывалась: нора незнакомая, всякие корешки цепляются за шерсть, собственный хвост мешает.
Снова лиса бросилась вперед, и снова барсук зажмурился. Но теперь уж не так испугался: все равно не заест его лиса в норе.
Хрюкал барсук, хрюкал, пятил лису, пятил и допятил до запасного отнорка. Еще немножко — и вытолкнет незваную гостью. А лиса и сама обрадовалась, что кончается узкий коридор, не стала дожидаться, когда барсук выпихнет ее, попятилась назад быстрее и быстрее. И вывалилась!
Барсук живенько забил отнорок травой, крутанулся вниз головой, развернулся, побежал затыкать парадный вход. Бежит, чихает. Ну и зверь, эта лиса, всю нору опаскудила своей вонючей шерстью. Как теперь жить?
Добежал до парадного — а там опять лиса! Пуще прежнего скалит зубы, повизгивает от нетерпения поскорей вытурить хозяина. Делать нечего, попятился барсук, теперь лиса в выгодном положении: знай напирает да напирает. Глазища горят, спину горбит — вот-вот укусит. Собрал всю смелость барсук, хрюкнул громче. И тут же пожалел: вовсе рассердилась лиса, подскочила, цапнула за самый кончик носа!
Заскулил барсук, замотал головой, давай без остановок переступать обратно. Переступал, переступал, да и вылетел в овраг…
Тьфу ты, пакость какая! И чем только пахнет? Умей барсук плеваться, непременно плюнул бы и на лису, и на свою нору. Обтер он о траву испоганенный нос, хрюкнул отчаянно, да и побрел в соседний лес подыскивать место для новой норы. В этой ему, чистоплотному зверю, сейчас все равно не прожить…
Лукич и Плакса
У охотничьей собаки Плаксы родились щенки. Пять голопузых слепых малышей. Все, как один — толстенькие, гладенькие, головастенькие. Только мастью разные: два черных, два пегих, а один белый, в коричневую крапинку.
Погоревал, погоревал Лукич, что у любимой собаки родились такие непутевые детки, да и решил скрепя сердце убрать их, пока малы. И в самом деле, на что они ему, беспородные? Ведь мать-то у них — известная в округе выжловка, чистокровная, с полной родословной русская гончая. Одних медалей у нее — и золотых, и серебряных — целых пять штук! Выкорми таких приблудышей — засмеют охотники. Да и проку от них не жди: раз есть примесь дворняги, хорошо работать не будут.