Читать интересную книгу Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии. - Жак Рубо

— Право же, здесь слишком людно. Нам бы следовало продолжить беседу в другом месте, потому что мне трудно следить за вашими рассуждениями.

— Раз уж так получилось, — сказал молодой человек (они опять ехали в автобусе «Т»), — можно узнать, как вас зовут?

— Угадайте с трех раз, — ответила Гортензия, снова почувствовавшая себя подростком.

— Агата?

— Нет.

— Клементина?

— Нет, — с трудом выговорила Гортензия, ибо ее второе имя было Клементина.

— Ну, так значит, Гортензия?

Квартира, которую купил Гортензии ее садист-отец, находилась в отреставрированном доме XVII века, на углу улицы Вольных Граждан и Староархивной, то есть наискосок от дома 53 по улице Вольных Граждан. Она состояла из четырех больших, расположенных на разных уровнях комнат, с террасой, выходившей в сад монастыря абрикотинок; таким образом, уличный шум в квартиру почти не проникал. Придя домой, Гортензия тут же сделала пипи и надела трусики; последнее было довольно-таки нелепо, учитывая, что скоро придется опять их снимать, но, как известно, женская логика непостижима, и даже романист, который, подобно нам, посвятил долгие годы исследованию женской души (без этого не станешь профессионалом), не может утверждать, что познал все ее тайны.

На это ушло совсем немного времени, но Гортензия успела глянуть в зеркало и убедиться, что все в порядке, все как надо. Она знала (взгляды, слова и поступки мужчин — и не одних только мужчин — были достаточно красноречивы), что недурно сложена, может считаться хорошенькой, а порой даже красивой и уж во всяком случае привлекательной, но из-за природной скромности и неуверенности в себе она думала, будто все дело тут в каком-то колоссальном недоразумении, которое рано или поздно разъяснится, и тогда люди поймут, насколько она заурядна. Она признавала за своей фигурой лишь одно бесспорное достоинство: ягодицы переходили в ляжки без всякой видимой границы, образуя непрерывную линию, весьма, как ей казалось, изящную. Она снова надела платье и вернулась в гостиную. Это была просторная комната с белоснежным пушистым ковром на полу (источником страданий для уборщицы), с небольшим возвышением, к которому вели две ступеньки, и выходом на террасу. Там, на террасе, в солнечные дни Гортензия загорала — а отставной полковник Анахронизмос следил за ней в бинокль, — чтобы придать своей коже ровный нежно-золотистый оттенок, ведь вышеупомянутая особенность фигуры осталась бы незамеченной, если бы изящную линию нарушила белая полоса от купальника или трусов.

Молодой человек внимательно рассматривал коллекцию безделушек на камине — их подарила Гортензии бабушка. Гортензия предложила ему что-нибудь выпить, и он ответил, что выпил бы воды. Она открыла огромный холодильник, где стояло несколько бутылок, а из еды — только дюжина яиц и пачка спагетти. Она поставила на низенький столик у дивана два бокала и наполнила их минеральной водой; бокалы тут же запотели. Она села на краешек дивана, он опустился в кресло напротив. Он как будто не смотрел на нее, но явление, которое она наблюдала в кафе, повторилось снова, не оставив никаких сомнений относительно обуревавших ее чувств.

Они выпили воды.

Наступила пауза.

— На чем мы остановились? — спросил молодой человек.

Ответить на этот вопрос было весьма затруднительно: если имелась в виду орсэллсовская система, которую она начала излагать в кафе по его просьбе, то она начисто забыла, на чем тогда остановилась, и даже не хотела вспоминать. Если же имелось в виду другое, то она приблизительно знала, на чем они остановились, но с нетерпением ждала, что будет дальше. Ни на секунду не отводя взгляда от грудей Гортензии, словно он боялся нарушить эффект воздействия этого взгляда, молодой человек улыбнулся. Гортензия выпила большой глоток холодной минералки и отставила стакан. Молодой человек тоже отставил стакан и взял Гортензию за руку. Затем он перешагнул через разделявший их столик и сел на диван слева от нее. Гортензия почувствовала облегчение: она опасалась, что он сядет справа (так поступали двадцать восемь процентов мужчин, желавших ее соблазнить, и ей это очень не нравилось). Пока все было прекрасно.

Усевшись рядом, молодой человек взял ее лицо в ладони и нежно, без настырности поцеловал ее в губы, а затем в оба виска, щеки, подбородок, левую щеку, левый висок и в лоб; описав, таким образом, окружность против часовой стрелки — направление отсчета, принятое у математиков всего мира, кроме Польдевии, ибо польдевские математики считают в обратную сторону, — он приподнял ей подбородок и поцеловал в шею, а затем в затылок, заросший мягкими пушистыми волосками, надушенный, освещенный солнцем; там он отважился на быстрый, легкий укус, от которого по спине Гортензии пробежал, как сказали бы в любовном романе, неизъяснимый трепет, или попросту очень приятный нервный импульс. Пока правая рука молодого человека, на сей раз целовавшего Гортензию более серьезно, поддерживала ее затылок, левая рука решительно направилась к ее ноге, медленно и осторожно проследовала по колену и забралась под платье, поднимаясь все выше и проверяя форму и консистенцию того, что под платьем скрывалось. Если судить по страстности поцелуя, результат проверки весьма его удовлетворил. Но вдруг рука замерла в нерешительности, нащупав трусики. Это были трусики для особых случаев, тоненькие и почти незаметные, и то, что Гортензия, ни минуты не колеблясь, надела именно их, показывало степень ее волнения. Но рука молодого человека явно была не готова к этому: после предварительного осмотра в Библиотеке и в автобусе не ожидалось никаких, даже столь влекущих препятствий.

После секунды видимого замешательства рука снова двинулась вверх, между тем как поцелуй прервался, и правая рука переместилась на правое бедро Гортензии, пытаясь измерить его округлость (чего оно, надо сказать, очень и очень заслуживало). Итак, левая рука двинулась вверх, однако не стала пробираться между легчайшей тканью и телом, а вместо этого легла поверх трусиков, нежно накрыв ладонью то, что мы склонны назвать интимной растительностью Гортензии, поскольку более точного названия нет, и вдобавок мы не в курсе теперешних законов против порнографии.

Больше Гортензия была не в силах терпеть. До сих пор она оставалась покорной и безучастной, не сопротивлялась молодому человеку и не поощряла его; ей казалось, что происходит нечто необыкновенное, раз она не в силах пошевелиться. Но в эту минуту она издала легкий стон. Молодой человек быстро и решительно (в нужный момент она непроизвольно приподняла ягодицы) снял с нее платье. Гортензия осталась совершенно обнаженной, если не считать трусиков, которые оказались золотистого цвета, почти как ее кожа. Молодой человек не пожелал их снять, и Гортензии почудился в этом некий упрек, наказание за нежданную помеху. Но это не обеспокоило и не разочаровало ее — совсем напротив. Между тем груди Гортензии оставались в той же позе ожидания, какую они приняли еще в кафе, и молодой человек принялся легонько покусывать их одну за другой, приподнимая к себе. Так продолжалось довольно долго, и наконец он, все еще в строгом черном костюме встал, взял Гортензию за руку и повел ее в спальню.

Это была большая, просторная и удобная комната с широкой низкой кроватью и множеством подушек. На камине… (нет, мы не станем дальше описывать спальню Гортензии: это важно и интересно, но сейчас читатель ждет от нас не этого). Гортензия легла на спину. Молодой человек открыл чемоданчик, достал несессер, вынул оттуда зеленую зубную щетку, тюбик зубной пасты «Сенсодин», механическую бритву «Жиллет» с заготовленным лезвием и пену для бритья в аэрозольной упаковке. Он сразу нашел ванную, поставил на полочку свои вещи, вернулся в гостиную, закрыл свой черный чемоданчик и поставил его возле стула, на который стал аккуратно складывать одежду. Сначала пиджак, потом рубашку и брюки, затем темно-синие носки (перед этим он снял черные ботинки) и, наконец, красные плавки. Он остался обнаженным. Он стоял спиной к лежащей на кровати Гортензии, и она могла вдоволь налюбоваться им, ибо это был красивый молодой человек. В ту минуту, когда он обернулся к ней, и стало видно, что она ему не безразлична, он сказал:

— У тебя идеальные ягодицы. Идеальные ягодицы — это те, что переходят в ляжки без всякой видимой границы, так, что нельзя понять, где кончается ягодица и где начинается ляжка. Второй раз в жизни мне довелось увидеть такие ягодицы. Спасибо.

Тут Гортензия поняла, что влюбилась и ревнует.

Молодой человек подошел к кровати, но не лег, а наклонился к Гортензии, снял с нее трусики, и вот, наконец, она осталась обнаженной. А значит, пришло время закончить описание Гортензии. Завершить портрет героини, который мы набросали в главе 2.

Мы просим извинить нас за то, что этот портрет представлен не в самых выгодных обстоятельствах, когда читатель оказался бы наедине с Гортензией и смог созерцать ее сколько угодно. Но в этой сцене присутствует молодой человек с совершенно ясными намерениями, которые обусловлены его плотским желанием и логикой нашего повествования, а читатель не может ждать дольше, так как дело близится к развязке. С другой стороны, мы просим извинить нас за то, что мы ставим читателя в положение вуайера, но тут уж ничего не поделаешь: не будь в спальне этого молодого человека, на его месте был бы кто-то другой, возможно, постарше, и в любом случае там был бы сам Автор, так что нам придется всем вместе разглядывать эту красивую молодую женщину, которая нагишом лежит на кровати; ее правая нога чуть согнута в колене, бедра чуть раздвинуты, груди немыслимо напряжены (уточним, пока не забыли, ибо события развиваются стремительно, что Гортензия приняла такую позу не из кокетства и не из распущенности: она надеялась, что зрелище, открывшееся взору благодаря чуть согнутой ноге и чуть раздвинутым бедрам, сможет отвлечь внимание от коленей, которых она необоснованно стеснялась). К сожалению, читателю так или иначе придется стать вуайером, ведь книгу купят и прочтут очень многие. Стало быть, если мы осуждаем эту порочную склонность, у нас есть только два выхода из положения: либо не позволить читателю взглянуть на Гортензию (хотя будет очень обидно за него), либо предельно уменьшить число читателей, чтобы ущерб свелся к минимуму. Этот нравственный парадокс был блестяще исследован профессором Орсэллсом. Но вернемся к нашей героине.