По большому счету солдату на войне гораздо легче, чем здесь. Проще! Почему бойцы рвутся на войну? Матери все никак не могут понять…
Там не такая жесткая муштра, как здесь. Там время идет быстрее. Если там быть не в группе обеспечения, а участвовать в боевых действиях, тогда все упрощается до пределов войны. Время летит, как на самолете. Ну и азарт, конечно, адреналин.
Что такое бой для меня? Игра в снежки. Ты попадешь или в тебя попадут. Азарт. Не более того.
Конечно, бывает и так — когда последний раз увидел много раненых, три дня «маску» не снимал. Не бронежилет, а именно «маску». Башку стремился прикрыть. Засело в подсознании, никак не мог себя убедить, что шлем не спасет от пуль, а не пробьет голову, так позвоночник сломает вместе с ним — он же тяжеленный, два кило весит. Но психологически мне хотелось его носить. Дня три… Потом снял и не надевал.
Адреналин… Штука сильная. Помню, году в 1989-м я был на границе Армении и Азербайджана.
Короче, стою я на окопной насыпи, смотрю — армянские боевики разворачиваются в цепочку и идут на нас. У меня в подчинении человек десять всего и патронов ограниченное количество. Я командую: «В окопы!» Сержант стоит над окопом и не лезет. Я ему: «Ты чего?» Он опасливо: «А вы гляньте, что в окопе!»
Смотрю, елки-палки, там гюрза лежит. Делать нечего — мои бойцы врассыпную, пришлось самому. Камнем ее зашиб, вытащил наверх. А она живая еще. Сама маленькая, где-то с полметра, а пасть огромная и клыки. Я нож в ее пасть засунул, она лезвие кусает ожесточенно, и костяной стук раздается от ее зубов, и масляные капли стекают — яд. Никогда я так не боялся, как в тот момент. Я вообще змей боюсь, не передать словами. У меня аж ком к горлу подступил. Но надо. И с другой стороны, интересно, непередаваемо. Адреналин в кровь ударил. Наверное, с тех пор он во мне и живет. Может, поэтому до сих пор и служу.
И тем не менее не верю я в этот «чеченский синдром». Ни у одного нормального офицера его не заметил.
Система охоты
В феврале или марте 2001 года сотрудник ГУБОПа вызывает нашего начальника разведки. Его в тот момент не оказалось на месте, и командир направил меня.
Поставлена задача — в Шалажах взять командующего чеченским юго-западным фронтом. Красиво звучит? На самом деле, обычный мужик. Как все опереточные генералы, боевики любят высокие звания!
Закавыка в том, что Шалажи расположены неудобно. Далеко. Южная Чечня. Предгорье. Ехать, становиться лагерем где-нибудь поблизости — гиблое дело. Он узнает и уйдет в Ингушетию. Оттуда его не выковырнуть. Надо рваться напрямую, брать его и убираться. Все это ночью.
Посидели, покумекали с губоповцем, что к чему. Прихожу к нашему командиру, Палычу, с картой, докладываю, что надумали. Палыч пару замечаний внес, отшлифовал все до конца. Говорит:
— Давай к полковнику. Он командует операцией. Его позывной — Двадцатый.
Я его и раньше знал. Он всю первую войну был Двадцатым. Внешне чуток смахивал на гнома. Невысокий, черная вязаная шапочка торчит, как колпачок. Издалека — гном гномом.
Об операции ни одна лишняя душа не знает. Двадцатый, Палыч, опер из ГУБОПа и я…
Понеслись мы через Грозный. Тут главная опасность от блокпостов, чтобы свои ненароком не обстреляли. Хоть и понимают, что вряд ли «чехи» на бэтээрах по Грозному разъезжают, все равно докладывают о нашем передвижении командующему. Двадцатый ответил командующему: «Витязь пошел на задачу».
Вышли из Грозного, вот тут мы и притопили акселераторы на полную. Долетели до Шалажей мухой. Так хорошо шли. Разведка нас замечательно провела.
В Шалажах разошлись по адресам. Генерал попался мне на зубок. Я сначала даже не думал, что это он. Взяли всех мужиков, что были в доме. А генерал этот кричит:
— Их берите, они чужие! Я хозяин, я не при делах!
Потом выяснилось, что они его охранники.
У меня был один лейтенант с Кавказа. Чеченцев ненавидит искренне и глубоко. Ка-ак дал генералу ботинком по заднице. Тот рыбкой влетел в нижний люк бэтээра — «вжик!».
Вышли мы из села, губоповцы с нами были. Доложили, что взяли мы до хрена народа и все толковые люди.
В Гехах нас остановили и стали перегружать задержанных. При всех, открыто, прямо на площади. Все видят. Народ набежал. Я к губоповцу:
— Что вы творите?
— Я, что ли, творю?! Это сверху…
И через две недели всех задержанных выпустили. Якобы ничего на них не нашли.
Хотя польза от операции, конечно, была. На две недели исключили чеченское бандитское руководство из игры. Они проверяли людей, искали, где утечка информации. Через неделю мы съездили в горы, где у задержанных были тайные блиндажи. Там хранилось обмундирование.
Хотели сразу блиндажи осмотреть, но Палыч велел повременить, посоветоваться со старшими братьями — армейцами.
И правильно сделали. Подходы к предгорьям оказались заминированы. Стояла «система охоты». Там был зарыт компьютер с акустической системой, которая улавливает только человеческие шаги, даже на зверя не реагирует.
Зашел в зону мин, озээмка — ба-ах! — раненые лежат. Подходят санитары, вторая мина — ба-ах! И так до пяти раз. На шестой раз взрывается сама система.
Мы проехали на технике. Вышли с линии охоты и пошли пешком.
Про блиндажи нам тот же агент сказал, что и про генерала. Я старался не запомнить его лицо. Меньше знаешь, лучше спишь. Агент сам активный боевик. Все продается и все покупается.
Мы как-то смеялись с оперативниками: «Если агентуру всех ведомств перестрелять, война закончится за неимением неприятеля».
Работают за «бабки». Поставил фугас — деньги заплатили, сдал информацию о том, что фугас стоит, еще раз заплатили. При разминировании сапер подорвался, еще раз заплатили за то, что фугас все-таки сработал.
«На золотом крыльце сидели…»
Наша командировка 2001–2002 годов — это осенне-зимняя слякоть и грязь. Бесконечная морось с неба.
Произносят магическое слово «зеленка» — мол, летом тяжелее, опаснее.
На самом деле, между летом и зимой* особой разницы по боевой обстановке нет. Активных боевых действий в Чечне не ведется. Никто не позволит «чехам» бродить толпами по лесам. Есть технические средства, например, тепловизоры, которые расположены на самолетах и вертолетах. Самолет с тепловизором постоянно висит над территорией Чечни. Он позволяет увидеть даже печку в землянке… Поэтому, как только где-то появляется в лесу группа людей, не наших, открывается артиллерийский огонь или вылетает бомбардировщик и сыплет в этот район все, что подвешено.
В лесах реально ни зимой, ни летом никого нет.
Боевики, как добропорядочные граждане, живут дома. Они очень любят комфорт.
В общем, зимой активность не меньше, чем летом. Только бытовых сложностей у нас прибавляется. Нужны дрова, теплые палатки, одежда, резиновая обувь. Без нее никуда. Грязи по колено, особенно там, где стоят войска и ездит техника.
Активность боевиков зависит не от времени года, скорее — от денежных потоков. Идет проплата — начинаются подрывы, нет денег — нет взрывов. Война с их стороны носит только коммерческий характер.
Я разговаривал со многими чеченцами, в том числе и пленными боевиками, они становятся очень разговорчивыми, когда их обезоруживают. Героев среди них я не встречал. Пока у тебя оружие, тут любой герой. Будешь стрелять, чтобы выжить, и пока стреляешь, ты живешь. Но если попадаешь в плен, где с тобой могут сделать все, что угодно, геройство у всех исчезает. Говорят откровенно.
— Какие могут быть идеи? Что мы, ради идеи воюем? Платят деньги и все…
Мы с чеченцами слишком разные люди. И дело не в том, что кто-то хуже или лучше. У них общество мужское. Женщины ни на что не влияют. А мужское общество — это что? Друг перед другом повыпендриваться, кто круче. Поэтому заискиванием их не проймешь. В силу того, что общество мужское, ребята там очень жестокие и понимают только силу во всех вопросах — житейских, личных, социальных. Они уважают силу. Европейская логика не работает на Востоке…
Весь декабрь 2001 года мы провели, работая по Старым Атагам и Чечен-Аулу.
Чечен-Аул, Новые Атаги, Старые Атаги — змеиное гнездо. В первую войну там были сосредоточены большие чеченские отряды, в том числе и знаменитый отряд «Борз». Он был укомплектован за счет Старых Атагов.
Предновогодняя подготовка началась с того, что мы нашли тайник убитого в прошлом году, при задержании, полевого командира Якуба. Тогда тайник искали, но не нашли.
Меня не было в момент обнаружения тайника. Я появился чуть позже. Мы с другой группой отрабатывали еще один адрес. Домик, в который я сам вряд ли зашел бы, — старенький, бедный, нежилой. Но нас вывели на него. Мало ли — раз нежилой, могут приходить боевики, ночевать.
Стали осматривать дровяной сарай во дворе, откинули четыре полена сверху и обнаружили в углублении сумку с девятимиллиметровыми патронами к парабеллуму. Позже ребята из ФСБ нам сказали, что этими стволами вооружены четыре человека — арабы. Была версия, что они уже ушли из Старых Атагов, но наша находка перечеркнула эти предположения. Патроны лежали так, чтобы их легко и быстро можно было взять. Значит, арабы где-то поблизости. И патрончики все разрывные — повышенного останавливающего действия. От такой пули дырку разворачивает с тарелку.