Читать интересную книгу Вертикаль. Место встречи изменить нельзя - Станислав Говорухин

Потом на даче, когда все мы купались в море, загорали, он лежал на земле, во дворе дома, и работал. Помню, готовили плов на костре. Кричали, смеялись, чуть ли не перешагивали через него, а он работал. Вечером спел новую песню. Она называлась «Баллада о детстве».

* * *

Он ворвался в нашу жизнь в начале шестидесятых. Вспомним это время — время расцвета новой поэзии, новой литературы. Время Ренессанса искусств.

Не так давно отшумел фестиваль молодежи и студентов. Будто распахнули окно в большой мир — и оттуда ворвался свежий воздух. Студент-первокурсник Высоцкий проводит дни и ночи на улицах Москвы, дышит этим воздухом.

Только что образовался «Современник» — Высоцкий среди первых его зрителей и почитателей.

Молодые поэты читают стихи у памятника Маяковскому. Высоцкий еще не набрался смелости подняться на ступеньки гранитного постамента — он в толпе вокруг памятника, ловит каждое слово.

В это время Марлен Хуциев снимал знаменитую «Заставу Ильича». Фильм вышел в оскопленном виде и под другим названием, из него вырезали, в частности, изумительный эпизод — вечер поэтов. Он снимался документально. На сцене молодые поэты: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Вот, словно сама богиня поэзии, — Белла Ахмадулина. Голова запрокинута назад, видна белая лебединая шея. Волшебным, завораживающим голосом она бросает в зал слова: «Дантес или Пушкин?..» В зале вместо массовки — истинные любители поэзии. Молодежь шестидесятых годов. Высоцкий среди них. Его нет на экране, но он там, в зале. Его не могло там не быть.

Вот вышел на сцену Булат Окуджава со своей гитарой. Кумир тогдашней молодежи. Высоцкий был влюблен в него. Окуджава поднял уличную песню до вершин поэзии. А вернее, свои намеренно простые и глубокие стихи облек в форму уличной песни. Он начал то, что продолжил потом Высоцкий.

Конечно, Высоцкий все равно бы запел. Бог наградил его удивительным голосом, музыкальным даром. У него было ранимое сердце Поэта. Он все равно бы запел.

Но Окуджава указал путь.

* * *

И вот на смену задумчивой доброте песен Булата Окуджавы — охрипший голос солдата. Даже не голос — крик. Несмолкаемый крик, как предвестник беды.

Сначала я услышал запись. Кто он? Откуда? Судя по песням — воевал, много видел, прожил трудную жизнь. Могучий голос, могучий темперамент. Представлялся большой, сильный, проживший…

И вот первое знакомство. Мимолетное разочарование. Стройный, спортивный, улыбчивый московский мальчик. Неужели это тот, тот самый?! Вероятно, так были разочарованы крестьянские ходоки к Ленину. Воображение рисовало огромного, сильного человека — еще бы, всю Россию поднял на дыбы! И вдруг — небольшого роста, лишенный сановной важности. Еще и картавит…

Живой Высоцкий оказался много интереснее воображаемого идола. Запись сохраняет голос, интонацию, смысл песни. Но как много добавляют к этому живая мимика талантливого актера, его выразительные глаза, вздувшиеся от напряжения жилы на шее. Высоцкий никогда не исполнял свои песни вполсилы.

Всегда, везде — на концерте ли, дома ли перед друзьями, в палатке на леднике, переполненному ли залу, или одному-единственному слушателю — он пел и играл, выкладываясь полностью, до конца, до пота.

Какое необыкновенное счастье было дружить с ним. Уметь дружить — тоже талант. Высоцкий, от природы наделенный многими талантами, обладал и этим — умением дружить.

Мне повезло, как немногим. Счастливая звезда свела меня с ним на первой же картине. Было еще несколько фильмов, еще больше — замыслов. И между ними — это самое незабываемое — тесное общение так, без повода…

* * *

Ему никто не говорил: Владимир Семенович. Все называли его Володей. Его просто любили. Каждый ощущал себя с ним как бы в родственных отношениях.

Будем называть его Володей и мы.

* * *

В 66-м году мы приехали с Борисом Дуровым на Одесскую киностудию делать свою дипломную работу. Нам нужно было снять две короткометражки — «Морские рассказы», по произведениям местного автора. Вдруг нас вызывает директор киностудии — Збандут Геннадий Пантелеевич.

— Горит сценарий… Сейчас апрель, а в декабре надо сдать картину. Возьметесь?

И дает один экземпляр сценария. «Мы одержимые» — называется.

Тогда киностудия, как завод или фабрика, имела свой производственный план, и к концу года предстояло выпустить в свет пятую «единицу», то есть пятый фильм. Он как раз и был «Мы одержимые». Но работа застопорилась, потому что и сценарий был написан непрофессионально, и режиссера пришлось снять с картины ввиду полной профнепригодности. В середине 60-х еще продолжалась так называемая «Новая волна», в моде было польское кино, французское — фильмы Годара, и вот режиссер задумал сделать этот фильм по-новому, с такими, например, приемами: альпинисты лезут по брусчатке Красной площади, а камера снимает их сверху. Худсовет послушал планы режиссера и — снял его.

Борька Дуров, мой приятель, первым прочел сценарий. Я спрашиваю:

— Ну что, Борь?

— Херня, конечно.

— Что же делать?

— Снимать, конечно. Когда еще нам дадут полнометражный фильм…

Являемся к директору.

— Читали?

— Читали.

— Ну и как?

— Мы беремся.

Дальше началась мура собачья. Мы попытались написать новый сценарий. Для этой цели даже вызвали Володю Максимова, ныне покойного писателя, тогда всеми отверженного, выгнанного отовсюду, нигде не печатавшегося и потому крайне бедствовавшего. Он немножко поработал, а на второй или третий день запил. Крепко он тогда страдал этой болезнью русского человека. Помучились мы с ним неделю и отправили домой.

Написали сами все совершенно по-другому, но такую же лабуду, и поняли, что фильм — прогорит. Потом нас вдруг осенила идея построить весь фильм на песнях, сделать эдакую поэму о горах. Стали думать, кого пригласить. Визбора? Окуджаву? И остановились на Владимире Высоцком.

Приезжает Высоцкий.

Я иду по студии, смотрю, навстречу вроде пацан знакомый, кажется, пару раз выпивал в каких-то компаниях, знаю, что актер.

— Здорово.

— Привет.

— А ты чего приехал? — спрашиваю. — К кому?

Он как-то странно на меня посмотрел. И вдруг меня пронзает мысль, что это Высоцкий. Я его знал только по песням, и он мне представлялся большим, сильным человеком со сложной биографией, прошедшим войну. По песням можно было предположить, что он уже успел и отсидеть где-то. И вдруг — такой пацан, симпатичный, спортивный. Я просто селезенкой почувствовал, что это и есть Высоцкий. Стало так неудобно, я как-то делано рассмеялся.

Говорю:

— Ну пойдем купаться.

Выкупались в море, позагорали, и, мне думается, он так и не понял, что я его тогда просто не узнал.

Потом мы поехали на Кавказ. Он никогда не был в горах и не имел никакого представления об альпинизме. А мы очень рассчитывали на его песни. Начали готовить его: «показывали» песни старых альпинистов, водили в горы, заставили совершить восхождение…

В это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Погиб альпинист, товарищи безуспешно пытались снять его со стены. На помощь двинулись спасательные отряды. Шли дожди, гора осыпалась камнепадами. Ледник под вершиной стал напоминать поле боя — то и дело вниз по леднику спускались альпинисты, вели под руки раненого товарища, кого-то несли на носилках. Палатка наших актеров превратилась в перевязочный пункт. Здесь восходителей ждал горячий чай, посильная помощь.

Происходило нечто значительное и драматическое. Можно же было подождать неделю, пока утихнет непогода, в конце концов, тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, все равно был уже мертв. Но нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это уже был вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего все это… Так родилась первая песня, самая знаменитая из альпинистских его песен — «Если друг оказался вдруг…».

Честно сказать, на меня она особого впечатления не произвела, но уже вторая оказалась «в листа», я ее принял и умом, и сердцем:

Да, можно свернуть.Обрыв обогнуть.Но мы выбираем трудный путь.Опасный, как военная тропа.

В общем, он быстро проникся, и песни полились у него, как из рога изобилия!

Мы жили с ним в одном номере, но тогда еще особенно не дружили.

Однажды в баре гостиницы «Иткол» я играл на бильярде. Вдруг вваливается компания балкарцев во главе с развязным рыжим парнем. Он сразу стал грубо приставать к моему партнеру, пытался отнять у него кий:

— Дай, я ударю!

Меня это стало раздражать.

— Послушай, — говорю, — я с ним играю. Дай мне закончить.

Он распалился:

— Ты кто такой?

— Да кто бы я ни был, я должен закончить игру.