Он хотел сказать: «Да, конечно. Но мне нравится португальская манера танцевать. Ведь я люблю вас, моя маленькая Мария Мануэла».
Но он не смел произнести этих слов, и ему казалось, что он никогда не сможет произнести их.
Правда, у него было еще много времени. Он сказал:
– У нас впереди целая жизнь.
И снова увидел, что она испугалась. Неужели ей показалось, что даже в этом замечании был какой-то упрек?
И вот они стали настоящими супругами.
Она уже меньше боялась его. Правда, он не сказал ей всего, что хотел сказать. Ему было слишком неловко. Невозможно, думал он, шестнадцать лет скрывать все свои чувства, а затем в один раз дать им волю. Они были как птицы, которых еще никогда не обучали полету; точнее, им подрезали крылья, чтобы они уже никогда не смогли парить над землей.
Даже, занимаясь с ней любовью, он был стыдлив.
– Не нужно бояться, Мария Мануэла, – говорил он ей. – Это… это необходимо сделать. От нас только этого и ждут.
Казалось, она была благодарна ему за его мягкость, хотя и ожидала чего-то иного. Слишком уж много ей рассказывали о нем. Когда она плакала и просила отвезти ее обратно в Лиссабон, ей сказали: «Вот увидите, он окажется добрым и ласковым. Он холоден и строг, но уж грубым-то никогда не бывает».
Порой она была готова смеяться – в его отсутствие, правда. Ей нравилось лежать на удобной кушетке, угощаться лакомствами и слушать, как служанки говорят об их доме в Лиссабоне; нравилось смотреть на карликов; нравилось, что индийские рабы объясняются друг с другом на своем непонятном языке. Все это забавляло ее.
Но когда появлялся Филипп, принимала смиренный и покорный вид, хотя и не дрожала, как в первый раз, когда он ласкал ее. Она немного выросла и располнела.
Однажды он сказал, предварительно отрепетировав свою речь перед зеркалом:
– Не каждый принц может благословить судьбу за то, что полюбил супругу, которую выбрали для него.
Она по-детски улыбнулась, подарив ему несколько секунд поистине райского наслаждения. Обняв ее за талию, он добавил:
– И уж тем более не всякая принцесса любит принца, за которого ее выдали замуж.
Она с такой благодарностью посмотрела на него, что ему захотелось продолжить этот приятный разговор.
– Так вы любите меня? Да, Мария Мануэла?
– Это моя прямая обязанность, Ваше Высочество.
– И только-то?
Она снова улыбнулась.
– Ах, сначала я боялась вас. Мне говорили, что вы никогда не смеетесь. Да, я и в самом деле не часто слышу ваш смех… Но вы очень добры ко мне, и… и мне уже не хочется обратно в Лиссабон.
Он не забывал, что она еще ребенок, пусть даже их возраст почти одинаков. Император не обсуждал с ней государственных проблем; она не присутствовала на собраниях генералов, архиепископов и важных сановников.
Он часто думал о том доме, где она выросла и где родители с ней, вероятно, нянчились, как со всякой единственной дочерью. Его же в детстве никто не баловал – если не считать Леоноры. Это было к лучшему, потому что избалованным принцам и принцессам труднее приспособиться к жизни, которая им предстоит. Что если бы эта маленькая девочка попала в руки не такого человека, как он? Вот его друг Максимилиан, например, не стал бы терпеть ее детских причуд. Интересно, что думает о ней император? Филипп не мог не вспомнить о короле Франции – тот ведь не удосуживался даже скрывать свою связь с любовницами, которых всегда предпочитал законным женам; не забывал и об английском короле, имевшем привычку обезглавливать своих избранниц. Да, ей повезло, этой маленькой Марии Мануэле, раз она стала супругой Филиппа Испанского.
– Я хочу, чтобы мы были счастливы, – сказал он. – Я хочу любить…
Но говорить о любви было очень трудно. Поэтому он закончил с жалобным видом:
– …любить Испанию.
Когда-нибудь, думал он, я выскажу ей все, что накопилось у меня на душе. Время терпит. Впереди у нас целая жизнь.
Но подолгу оставаться с супругой он не имел права. Он снова стал регентом Испании, потому что даже такое важное событие, как свадьба сына, не могло отменить военные походы императора Карла.
Принц должен был вернуться в Вальядолид и заняться государственными делами.
Они полностью поглотили его. Каждый день ему приходилось читать длинные отцовские послания и принимать участие в заседаниях Тайного Совета; нужно было решать очень много важных проблем, а они должны были отнять уйму времени у человека с таким темпераментом, как у Филиппа.
Ему не терпелось поскорей освободиться и вновь быть с супругой. Он мечтал о том, как они будут ездить верхом – не принц и инфанта, а просто Филипп и Мария Мануэла, двое обычных, ничем не замечательных людей. Ах, каким он был счастливым! Может быть, ему хотелось, как и его отцу, избавиться от всех своих дел и обязанностей? Он не желал сознаваться в этом. Он говорил себе, что всего лишь хочет некоторое время побыть с ней одной, научиться свободному общению с ней, а не облекать свои мысли и чувства в бездушные официальные слова, не бояться показать все благоговение и нежность, которые она пробуждала в нем.
Разве не мог он на несколько месяцев превратиться из государственного человека в любовника? Может быть, ему удастся объяснить свои чувства отцу, когда тот вернется из-за границы. Увы! Оставаясь наедине с собой, он мог сколько угодно представлять себе, как будет говорить о своих переживаниях, – и знал, что сумеет поведать о своей любви лишь в самых холодных словах и выражениях, не подходящих для страсти, о которой нужно было рассказать.
Он знал, что его отец только посмеется над ним. «Ты ведь проводишь с ней немало ночей, сынок. Тут мы не будем тебе мешать. Чем раньше она создаст тебе семью, тем лучше. Но не заходи слишком далеко. Учти, стране нужны наследники, и ты в их числе».
Отцовские насмешки смутили бы его. Он никогда не смог бы сказать: «Я люблю ее совершенной любовью. И испытываю к ней очень много чувств, не одно только физическое влечение. Она моя жена, и когда-нибудь мы будем править Испанией вместе, как Фердинанд и Изабелла. Но, отец, мне нужно нечто большее. Я хочу, чтобы она любила меня… меня, Филиппа… а не принца, не короля, которым я однажды стану. Я хочу всегда быть с ней нежным и заботливым, чтобы она приходила ко мне, когда ей плохо; хочу, чтобы она никогда не боялась меня; хочу, чтобы мы оба были абсолютно счастливы. Мне кажется, что это нам удастся, ведь мы молоды, и я действительно люблю ее. Но мне нужно чаще и дольше бывать с ней. А ей нужно время, чтобы понять меня».
Разве мог он сказать такие слова отцу? Император и сам любил свою супругу, однако это не мешало ему заводить любовниц по всему свету. Карл не увидел смысла в тех идеальных отношениях, которые требовались Филиппу.