их, тех людей, которые всего за день до этого были его подданными: первого, когда тот попытался сбить Олика с ног своим копьем, второго, когда тот поднял горн, который должен был решить его судьбу. Легкие убийства, оба. И все же ему не повезло с лошадьми, которые без всадников помчались обратно вниз по склону.
Два часа спустя, когда солнце полностью взошло, принц стоял на вершине мыса, окруженный диким розмарином, а Таликтрум сидел на камне неподалеку, глядя вниз на «Кирисанг», «Мертвую Голову», отвратительный корабль Макадры. «Да это же почти близнец Чатранда!» — воскликнул икшель. И, конечно, это было правдой: хотя «Кирисанг» был намного старше и напичкан странным Плаз-оружием, он был сегралом, похожим на тот, на котором прибыли люди. Олик отвернулся от этого зрелища: он знал, что сама Макадра была на этом корабле, если только она не сошла на берег, чтобы его искать. Волшебница тридцать лет не покидала Бали-Адро-Сити, но страсть к Нилстоуну выманила ее оттуда.
Затем принц поднял глаза и посмотрел на север, через пролом в Песчаной Стене, куда «Чатранд» отплыл пять дней назад:
— Я спрашиваю себя, действительно ли они где-то там, ждут сигнала все чисто, чтобы вернуться и забрать свою пропавшую команду. Глаза Роуза бегали, когда он пообещал это сделать. И этот кровожадный мистер Отт никогда не оставлял его в покое. «Стат-Балфир, капитан; наша цель — Стат-Балфир». Он сгорал от желания добраться до этого острова.
— Он не должен этого хотеть, — ответил Таликтрум. — Если они когда-нибудь доберутся до Стат-Балфира, это будет концом путешествия для них всех.
— Похоже, вы в этом совершенно уверены.
— Да, — сказал Таликтрум, — но не спрашивайте меня больше об этом, сир. Есть некоторые клятвы, которые даже изгнанник должен соблюдать.
Он был загадкой, этот крошечный лорд, который спас ему жизнь. Принц почти ничего не знал об икшель. Они страдали при Платазкре, но их собственная скрытность не давала осознать масштаб гонений на них. Время от времени их находили на борту лодок, курсирующих вдоль Дикого Архипелага, и, говорили, что жители Неммока и других земель к западу от Бали Адро относились к ним терпимо. И все же Таликтрум произвел на принца огромное впечатление. Похоже, северные икшели, пришедшие с «Чатрандом», были совсем другого сорта: жестко общинные, даже неделимые в своей клановой структуре и этике, «мы» перед «я». Что делало собственное отступничество Таликтрума довольно поразительным. На мысе Олик со всей деликатностью, на какую был способен, спросил Таликтрума, сожалеет ли он о том, что оставил свой народ. Таликтрум пристально посмотрел на море.
— Я не оставил себе выбора, — сказал он. — Я подобен охотнику, который попал в собственные силки. Конечно, я мог бы винить своего отца: он уговорил нас всех отправиться на охоту, для начала. Но я взял рог и трубил в него до тех пор, пока мое лицо не покраснело. И когда мой отец стал немощен, я назвал себя не просто предводителем охоты, но ее духом-хранителем, провидцем, пророком.
— Вы не выглядите настолько гордым.
Таликтрум рассмеялся.
— Я выглядел таким раньше, — сказал он, — но даже это было иллюзией. Гордость не руководила мной, хотя в то время даже я думал, что это так. Нет, я назвал себя пророком в знак протеста. Мне не хватило смелости свернуть с пути моего отца, поэтому я попытался сбежать другим путем: зайдя слишком далеко. Увы, мой собственный народ разоблачил мой блеф.
— Поверив в вас?
Таликтрум кивнул:
— И тем самым заманил меня в ловушку. Я не смог выполнить то, что обещал им, и поэтому сбежал. И, как только я ушел, освободился от их умоляющих глаз, мой разум прояснился, и я, наконец-то, прозрел насчет той, кто мне действительно была нужна. Но прежде чем я смог вернуться и забрать ее, я увидел, как она исчезает в этой дикой местности, отказавшись от кланового уюта и присоединившись к вам, гигантам, в охоте за Нилстоуном. Она была женщиной из моего видения. Я же был слепым дураком, который никогда не видел ее, пока она не ушла.
Они помчались вверх по склону. Принц испытывал смутное отвращение к самому себе: всего пять часов, и он запыхался, а тропинка была не такой уж крутой. Ему следовало уйти раньше, ему следовало провести ночь на этой горе.
— Гончие уже приближаются, — сказал Таликтрум. — Мать Небо, а они быстрые.
— Подождите, пока они не достигнут ровного места, — сказал Олик.
— Я бы предпочел, чтобы мы этого им не дали, сир.
Если бы он ушел вчера в сумерках, то к настоящему времени уже достиг бы реки Саримаят и мог бы благополучно отправить собак домой. А теперь посмотрите на него: отчаявшийся, притворяющийся спокойным, надеющийся на чудо или на такую силу, какой он не ощущал уже лет десять.
Например, твою силу, подумал он, краем глаза взглянув на Таликтрума. Если бы икшель был шести футов ростом, и его сила увеличилась бы пропорционально... что ж, принц был не совсем уверен, что бы это значило, но что-то удивительное. Таликтрум был восьми дюймов ростом и мог прыгнуть на сорок дюймов с места.
Однако у моря были скалы. Высокие скалы, и много. Повинуясь внезапному порыву, принц сошел с тропы и побежал среди них. У него была веревка. Возможно, там был спуск со скалы, по которому собаки не могли пройти, или даже тропинка вдоль берега.
Или никакой тропинки. Они почти настигли нас. Лучше всего готовиться к плаванию в океане.
Но куда плыть? Прошлой ночью в Масалыме он изучил карты, проследил возможные пути отступления. Он знал, что Макадра приближается, надвигается на город, плывя на «Мертвой Голове»: она считает, что Нилстоун все еще может быть там, и совершит любое злодеяние, чтобы его заполучить. Камня там, конечно, нет — а Аруниса? Олик поклялся не покидать город до тех пор, пока не сможет со спокойной совестью сказать его жителям, что чародей бежал. Наконец огненный сигнал Герцила Станапета с гор позволил ему это сделать. Но к тому времени корабль Макадры уже был в гавани, и Олику едва удалось ускользнуть.
Река, подумал он. Саримаят. Я могу оторваться от них там, скрыть свой запах, выползти после захода солнца на берег. Если я доберусь до этой реки, то буду жить.
— Принц, вы должны покинуть эти скалы, — сказал Таликтрум. — Здесь они могут поймать вас в