тупиками. Планировка тупиковых улиц особым образом препятствует свободному доступу, ограничивая движения случайного прохожего.
Эти уличные паттерны препятствовали легкому автомобильному доступу и последовательно создавали более замкнутые, сфокусированные на себе и не связанные между собой подразделения, которые упрощали контроль жителей над своим собственным пространством[95].
Разделение, дробление и четкость формируют пространственные выражения, встречающиеся в пригороде. Это можно наблюдать в пригородном развитии Валенсии (штат Калифорния).
Расположенная к северу от Лос-Анджелеса, Валенсия была основана в 1960-х годах компанией Newhall Land and Farming Company и с тех пор значительно выросла – сейчас[96] ее население составляет более 50 000 человек. Как сообщество, Валенсия делится на различные «деревни» или участки, каждый из которых характеризуется определенным «образом жизни», соответствующим конкретной категории населения. Например, деревня Белькаро спроектирована для односемейных домов для пожилых людей, тогда как деревня Шайенн полностью состоит из небольших кондоминиумов. Благодаря такой стратегии проектирования каждая деревня формируется вокруг набора общих атрибутов – «образ жизни» воспринимается буквально, чтобы исключить возможность конфронтации или беспорядка. Общность, обнаруживаемая в пригороде, действует как средство для создания «соседства» – контролируемой и безопасной среды.
В этих условиях постановления о городском шуме, как правило, нацелены на ограничение уровней громкости в определенное время суток в соответствии с атрибутами зонирования. Например, уровень шума в жилых зонах Валенсии не должен превышать 65 децибел в дневное время и 55 децибел в ночное. Недавно это правило было дополнено другим: специально реагировать на «звонки о шумных вечеринках». В среднем за выходные дни в департамент полиции поступают от 20 до 45 звонков, в связи с чем улицы патрулируют две машины (четыре сотрудника), которые специально следят за шумными вечеринками и, если необходимо, их разгоняют. Поправка к городскому постановлению от июня 2009 года решает эту сохраняющуюся проблему, предоставляя сотрудникам правоохранительных органов право ссылаться на домовладельца, а не нарушителя. Такая поправка ясно указывает на то, что большинство шумных вечеринок устраиваются подростками – как правило, в отсутствие родителей. Ранее подросток был бы оштрафован на 200 долларов за нарушение порядка без уведомления родителей. В связи с недавней поправкой штраф теперь направляется фактическому домовладельцу, который, несомненно, уведомляет родителей о действиях их детей[97].
«Шумная вечеринка» демонстрирует конфронтацию между соседями, ведя к жалобам, вмешательству полиции и штрафам. В этом отношении подросток в пригороде может быть признан перформативной фигурой: в то время как пригород обслуживает особое ви́дение жизни взрослого сообщества, подростку приходится занимать остаточную зону, где зачастую царит скука. В «деревне» подростковая жизнь часто бросает вызов установленным и контролируемым нормам общности, нарушая правила. (Как часто подросток из пригорода ищет более ярких и стимулирующих впечатлений в городе!) Поступая таким образом, подростки выявляют встроенные в общество структуры, которые организуют жизнь в соседстве. В Валенсии от 20 до 45 шумных вечеринок превращают веселье в муниципальную проблему, привнося шум в район, который, располагаясь в тихой зоне «леденца», частично пренебрегает появлением собственных будущих граждан. Оттеняя эту историю пригородной подростковой тоски, шум выражает вызов, который брошен не только поддержанию уровня децибел, но и, что важно, жизни сообщества как воображаемого стабильного означающего.
В книге «Строительство пригорода» Долорес Хейден описывает, как интенсивный всплеск развития пригородов выявил глубокий идеологический раскол в начале и середине XX века. Как отмечает Хейден, «послевоенные пригороды строились с огромной скоростью, но планировалось, что они будут максимизировать потребление товаров массового производства и минимизировать ответственность застройщиков за создание публичного пространства и публичных служб», что в корне изменило определения частного и публичного[98]. Наследие государственной политики в сфере жилищного строительства в США указывает на борьбу между публичными кредитными программами и частными застройщиками, часто выталкивая эту проблему в политический спектр как часть общей идеологии холодной войны. Публичные жилищные проекты в США традиционно выдвигают на первый план полемический раскол между теми, кто выступает за частного застройщика, и теми, кто требует равного жилья для граждан через субсидируемые государственные проекты. Пригороды драматически воплощают эти расходящиеся взгляды, акцентируя вопросы общественной жизни, городского планирования и, кроме того, расы и гендера, зачастую упрочивая существующие социальные барьеры и дискриминационную практику. Как правило, побеждал частный застройщик, что вело к общему пренебрежению более бедными сообществами и существенно влияло на то, что мы знаем как американский пригород.
Как я предположил, шум необъяснимым образом связан с местом, привязан к конкретным деталям данных ситуаций. Таким образом, мы могли бы расслышать место и связанную с ним жизнь сообщества в волнениях и раздражениях, которые шум непреднамеренно выводит на передний план. Шум, локализованный в пригороде, регистрирует общую социальную среду, которая, как полагает Хейден, также отсылает к аргументам, связанным с государственным жильем и частной застройкой. Как правило, контролируемая частными застройщиками, например Newhall Land and Farming Company в Валенсии, пригородная застройка продвигает понимание сообщества как частных анклавов, ограниченных конкретными людьми. При этом пригород осуществляет неустойчивое разделение форм «публичного» выражения, которые в случае аудиального опыта объединяются вокруг шумного соседа.
Чтобы лучше понять, как шум может создать более продуктивную версию общественной жизни, я хочу обратиться к работам Ричарда Сеннета, в частности к его книге «Использование беспорядка». По словам Сеннета, пригород действует как физический и психологический привратник, стремясь противостоять или сопротивляться всему, что может посягнуть на установление общего блага. Кроме того, он поддерживает глубинный психологический щит, который отражает вызовы, создаваемые интенсивностью социальных контактов. В этом смысле пригород связывается с понятием сообщества в соответствии с признанием или потребностью в «одинаковости» или сходстве. Как уточняет Сеннет, «страх перед богатством городского общества превалирует в <…> постиндустриальных пригородах среднего класса, и семья становится убежищем, в котором родители пытаются защитить своих детей и самих себя от города»[99]. Сеннет предполагает, что такое состояние характеризует пригород как проблематичную модель общественной жизни; исключая опыт интенсивного различия, пригородная модель устраняет возможности для расширения восприятия иных способов жизни. Сеннет продолжает изучать эти вопросы в своей книге «Сознание ока»[100]. Исследуя современный урбанизм, он предлагает убедительный исторический анализ дома как места согласованной встречи внутренней психологии и внешнего мира. В западных культурах дом пришел на смену церкви в качестве убежища от разнообразия и интенсивности уличной жизни; именно в доме модерный индивид ищет укрытия, ясности и морального самосознания. Как уже говорилось, пространство домашней жизни протекает как упорядоченная функциональность, посредством которой внутренние состояния дополнительно организуются и дублируются. Однако такое пространственное разделение, согласно Сеннету, устраняет одно из важных открытий, которые приходят с публичными взаимодействиями и социальными переговорами. Отступление к дому исторически инициирует пространственный акцент на