— Без новостей, — вернувшись, сказал он Пояркову. Не хотел вопросов.
— Близким дай знать.
— Дам! — с легкой душой согласился Мирка, и отвернулся на нарах.
Пояркова долго не вызывали. И почему-то казалось: чувствует он, догадывается, как волнуется Мирка? «Может, сказать: из Москвы прилетела шишка, и Викенту, поэтому, не до тебя? — позлорадствовал мысленно Мирка, — Удивишься: ах, Мирка, так ты сексот?!». И все, разговорам конец…
— А ты понимаешь, — спросил Поярков, — что статус военнопленного, не равен автоматически, статусу преступника?
— Мне ли судить об этом! — перебил его Мирка. Поярков думал о нем.
— Заблуждение!
— Мое? Или всей страны?
— И то, и другое. На пленных обида в стране, чуть ли не всенародная: эти гибли в боях, и в тылу, и победили, а те — в плену отсиделись. Это придется еще пережить. Что делать, были такие: винтовку на землю, а руки в небо. Всех за это судить нельзя. Но это понять еще надо. И поймет и простит народ наш, но, жаль, не завтра.
— Я руки в небо не драл, и не бросал винтовки.
— Не сомневаюсь, Мирка. Стрелял?
— Пять раз.
— И маленький вклад не бывает напрасным!
— Я попал! Наповал, все пять выстрелов.
— Тем более! — он говорил, как прощаясь с Миркой, — Теперь свою жизнь постарайся не сделать напрасной.
Распахнулась дверь, и оттуда назвали фамилию Мирки. Уходя, он услышал, уже на выходе, перед тем, как захлопнулась дверь:
— Постарайся, Мирка…
Мирка, полный решимости, шел к Викенту. Поярков себе подписал убедительный приговор.
Я — ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ…
— Ну! — бодро встретил Викент, — Как у тебя, герой? Нормально? Москва нашей птицей заинтересована, Мирка! Мы сами его раскопали. Можно сказать, я лично! Гнида! Такой хуже немца. Войной, представляешь, хотел прикрыться?!
— Войной разве можно прикрыться? — тихо, но все-таки усомнился Мирка, не промолчал.
— Ты что? — удивился Викент, — Ох, серьезно устал ты Мирка, да-а… Так вот он — прикрылся! Штабс-капитан, из-под флага царя Николашки, отвоевался, и тихенькой сапой сидит себе в кадровой армии. Авось, — думал, — и пронесет, под шумок, да неразбериху. А по «пять-восемь», стервец, не отбыл! «Неотбывший» преступник, — чтоб знал, — и есть для нас главный враг! Это ты знаешь?
— Да. Это я понял.
— Ну, вот! Ну и ладно, друг мой любезный, будь весел! Все будет! — вогнал он ладонь в ладонь, я потряс ими. — Все — я обещал! Я ценю усталость: твою благородную, личную! Вот только дело закончим…
«Мне девки не надо, Викентий Стасович, — подбирал интонацию Мирка, подыскивал доводы повесомее, — девки, и вообще всего, не надо! Но если всего заслужил — дайте съездить домой. Эту малость, в обмен на все — и больше мне, ничего в этой жизни не надо! Это мне дайте, Викентий Стасович!». Он уже пересохшие губы разлепливал, но Викент протянул лист бумаги и карандаш.
«Поярков, — сосредоточился Мирка, — Иван Романович: антигосударственная, антисоветская пропаганда и агитация. Организация заговора, с целью устранения системы — то есть, Советской власти. Клевета на высшие органы власти и против судебной системы…». Он помнил все, что сказал Поярков. Слова его запоминались. И чем больше он о них думал, тем более ощущал, что они убеждали, даже если этого не хотеть…
— Викентий Стасович, — спросил Мирка, — а дома я числюсь пропавшим без вести?
— -Ну-у?... — удивился Викент, — И кто тебе так сказал?
— Сам догадался. Больше полгода, — надо же как-то меня скрывать? Сам сообщить не имею права…
— Что ж, — запалил Викент «Беломорину», — Верно ты понял. Но так сумей же понять и то, что так — лучше всего. А что, маме сказать, чем ты занимаешься? — посмотрел Викент с нехорошим прищуром.
— Маме сказать… — задумался Мирка, и онемел: что сказать?...
— Ты заснул? Пиши!
Мирка очнулся, и напряженно, как перед боем, склонился над чистым листом. «Как хорошо! — думал он, напряженно сжимая губы, — Что не сказал я ему про Ваню, про НКВДиста. О последнем особенно — Викенту подобные, память о настоящем герое лишь осквернить способны». Сам не зная зачем, — промолчал. И о ночных побегах — тоже… И о том, убитом банкой мясных консервов…
«Агент «Зебра», — вывел он твердой рукой, — сообщает»…
Расписался, и медленно, в клочья, порвал бумагу. Поднял взгляд и неподвижно навел его в точку перед собой.
— Что это? — беря себя в руки, спросил Викент.
— Все! — сказал Мирка.
Викент прорычал едва слышно, сквозь зубы.
— Что значит все?
Мирка молчал.
— Ах! Механизм испортился? Снова? Починим!
— Думаю, нет!
— Что значит, нет? — удивлялся Викент, — Ты не знаешь, как мы чинить умеем?
— Не испортился. Это конец системе!
— Думаешь, что говоришь?
— Теперь, точно, думаю, — Мирка глянул на тот край стола, где лежал пистолет, и отвернулся.
— Может, водки: давненько уже мы с тобой?... — миролюбиво спросил Викент, — И девки…
— Не нужно.
Шумно, но не в лицо, не в глаза Мирке, выгнал Викент из себя клуб дыма.
— Кто тебя из Освенцима вытянул? — глухо спросил он, — Кормил и поил с первых дней? Молоко давал? Ты же увидел, что с нами — надежнее всех? Что крыши и крыльев, надежнее, нет?! Ты же карьеру сделаешь, в партию вступишь — НКВД всесильно! Ты же видел — все блага у нас! Стоит терять это, Мирка?
Он долго курил, ожидая взвешенного ответа
— Молчишь? Смотри, расценю как согласие!
Мирка смотрел в ту же точку, мимо Викента.
— Ага, значит молчишь? А я ж говорил: мы чинить умеем! Мы из мертвых систему поднимем, и, будь уверен — заставим работать! Я милый друг, позабочусь об этом! Я тебе все предлагал, а ты выбрал свое! Видел, как ты в сторону пистолета косил. Все видел! Думаешь, что убью? Это слишком просто, мой друг! Нет, — покачал головой Викент, — для начала, — пойдешь во вслед. За теми! Но там тебя ждет не простая, — особая доля. Я тебя сдам! Тебя — твоим жертвам. Мы это умеем. Я обещал? И позабочусь. И не хотел бы, — но позабочусь. Веришь?
— Верю, — ответил Мирка.
— А представляешь, что тебя ждет? И преступление в отношении немцев-военнопленных, докажем! Ты все сознаешь?
— Все!
— Значит, все?...
— Да, — сказал Мирка, — Все!
Не сводя с него глаз, Викент, взял телефонную трубку:
— Дежурный? Зайди. У меня Выхованец: дай солдата, чтоб тот проводил к себе, за вещами. Потом обратно. Вещи ты отберешь, а Выхованца — в камеру. В какую — распоряжусь. Живо!
— Все! — сказал он Мирке, и отвернулся.
Мирка знал, что за ним не ржавеет…
Солдата, за Миркой, не было долго. Это вынуждало враждебно и молча, до сих пор находиться вдвоем.
— Какого ты черта! — вскочил Викент, как только открылась дверь.
И тут же, как бы раздумав кричать на невинного, стал медленно осаживаться назад. Мирка увидел вошедшего, и сам побледнел, каменея лицом. Он старался, с трудом это скрыть, но Викент, кроме вошедшего, ничего уже не замечал:
— Иди! — сказал он сквозь зубы
Мирка поднялся, пошел. В кабинет входил стройный, подтянутый подполковник. Автоматчика, чтоб конвоировать Мирку, не было. И в коридоре не было тоже. Мирка сам зашагал в дежурку.
— Выхованец? — увидел его офицер, и, не отрываясь от телефона, махнул рукой, — Иди!
Мирка видел, что занят дежурный. Он хотел бы присесть, но, заложив руки за спину, стал ждать стоя.
Дежурный, отвлекшись от телефона, выразительно сделав гримасу, молча, выгнал его глазами.
Не понимая его, обернулся Мирка, и зашагал к выходу. Прочь. В никуда.
— К себе иди! — крикнул вслед дежурный.
НЕПОБЕЖДЕННЫЙ, БЕЗУМНО ПОЛЕЗНЫЙ РОДИНЕ
Мирка ждал в своей комнате. О жизни не думал: зачем? Она для него закончилась. В опустошении было легко. «Насколько легко человеку, — улыбался печально Мирка, когда не о чем думать, когда нет мыслей!... Поступки, — заметил он, — легче, чем мысли о них». Поступок, за которым отпала необходимость думать, — принес душе давно позабытую легкость — легкость времени, когда Мирка жил в ладу с собой.
В дверь постучал старшина Григорий Михайлович. Как из далекого мира пришел, из прошлого, принес молоко.
— Пей, Мирка. Не от немецких коров, — от наших.
— Оставьте, — ответил Мирка.
Молча, неловко, Григорий Михайлович потоптался, вышел и затворил дверь.
Мирка медлил, глядя на молоко, но оно, все же, было от наших, родных коров… «Любить тебя, — думал о Родине Мирка, — не разучился; умом постигать только начал, а жизнь уже прошла…».
Дверь открылась без стука. Вошел Викент.
— Что же ты сразу, — тихо спросил он, — не сказал, что знаешь его?
— Вы не спросили, — ответил Мирка.
— Идем. Нас ждут.
Мирка пошел за Викентом. Ни слова в пути: Викент конвоировал Мирку.