но, когда добрался до шатра, и он, и Сяодин уже крепко спали. Мне ж не оставалось ничего иного, кроме как отложить разговор до утра и последовать их примеру.
–
Утро встретило нас проблесками солнца сквозь плотные облака. Когда я вышел из шатра, то заметил суету в лагере. Командир Лай отдавал приказания направо и налево, и я догадался, что он намерен вскоре всех поднять и продолжить путь. Невольно взгляд зацепился за небольшое озеро, кое накануне в сумраке я не приметил, и за тропу, уводящую промеж скал вверх, в горы. Её-то, верно, и звали Воющим ущельем.
Стоило припомнить это названье, как тут же волнами нахлынули из глубин памяти на мой разум воспоминания о загадочных тенях в пелене песчаной бури, и о мучительных снах, что тревожили меня всю минувшую ночь, мешая как следует отдохнуть. Посему, едва явилась мне такая возможность, я шёпотом обратился к мастеру Ванцзу и рассказал ему о том, что накануне мы видели. Начальник, выслушав меня, обратился к стоявшему рядом Сяодину и спросил: «И ты видел?». Тот мрачно кивнул.
— Верно, это призраки павших здесь воинов, мастер, и надобно сделать им приношение? — проговорил я.
— Да. Ежли только мы сумеем им дать то, чего они жаждут.
Я не понял, к чему он клонит, а он сам продолжать не пожелал, завершил утренние омовения у ручья, где мы втроем стояли, и пошёл напрямик к командиру Лай. Тот нехотя дал добро, и господин Гувэй выдал нам немедля всё, что потребовалось для обряда. Я тогда удивился тому, как легко он на это пошёл, и лишь потом понял, что такая необходимость учитывалась с самого начала.
Мы втроём переоделись в свои лучшие одежды и на большом камне возле горного прохода, вознося молитвы богам и духам предков, воскурили благовония, и попросили защиты у первых и вторых, и милости да снисхождения у тех, чьи бренные останки, верно, покоились в этих местах, а под конец оставили им в дар лучшую пищу из наших запасов, чай и рисовое вино, и глазурованные трехцветные сосуды, а ещё оружие и большой отрез белого шёлка, припрятав всё это в тайник под большим камнем.
Когда ж с церемониями было покончено, мы облачились в короткие дорожные фаньлинпао [2] и объявили, что готовы двигаться дальше, чем вызвали у некоторых своих спутников вздох облегчения. И невольно задался я вопросом, чем он был вызван — тем ли, что их тяготило ожидание, или ж тем, что лишь тогда они сочли дальнейший путь безопасным.
«Когда-то, давным-давно, — поделился с нами проводник, едва мы стали подниматься по каменистой тропе, — в этом месте протекала довольно большая река, и впадала в широкое озеро. Быть может, то озерцо, у которого мы разбили лагерь, и было им когда-то, но обмелело. Вокруг того озера рос в древности целый лес, и, должно быть, мелкие речушки уходили дальше, туда, где ныне одна лишь пустыня. Но потом исчезла горная река, а вслед за ней и более мелкие. Озеро утратило свою ширь и глубину, и началось наступление пустыни. А ущелье вот осталось. И мелкий ручеек в нём».
Мы невольно скосили глаза туда, куда он указал. В самом деле у скалы с другой стороны бежал и журчал небольшой ручей с прозрачной и наверняка холодной водою. После стольких дней, проведенных в пустыне, такая близость воды казалась благословением Небес, и мы невольно заулыбались.
Помолчав, один из разведчиков спросил проводника, откуда тот столько знает, коли никогда в этих местах не был, и старик, явно обрадованный вопросом, рассказал, верно уж в сто первый раз, историю о своём отце, что когда-то служил проводником для послов императора Хуан Цзилина, и ещё добавил, что этими путями не раз хаживал и его дед. От них-то он всё это и узнал.
В то время, когда они вот так беззаботно беседовали, я поглядывал вверх, туда, где всё плотнее смыкались скалы, и меж них виднелся клочок неба, поначалу голубой с плывущими по нему то белыми, то светло-серыми облаками, но чем дольше мы шли, тем более хмурым небо становилось. Когда ж командир Лай, наконец, позволил сделать привал, в просвете меж скал не было видно ничего, кроме туч.
Я спросил проводника, будет ли дождь, тот ответил, что исключать этого нельзя, ибо по ту сторону гор нынче тоже, как и на юге империи Син, сезон дождей. До пустыни они почти никогда не доходят, но над самим хребтом могут и опустошаться. И чем выше будем мы подниматься, тем вероятнее, что ближе к вечеру начнут клубиться туманы, опускаясь в ущелье с вершин. Отчего-то эта весть совсем уж мне не понравилась. И в том месте, где мы остановились, хоть и было довольно просторно, всё равно мне стало не по себе, но я отмахивался от своих предчувствий, не позволяя им овладеть собой. И все мои усилия пошли прахом, когда взгляд, случайно брошенный на уходящую дальше вверх расщелину, зацепился за мелькнувшую там тень. Кто мог там бродить и следить за нами?
Ощущая, как волосы зашевелились на затылке, я оглянулся на своих спутников и стал искать, кого не хватает. Когда ж мне это не удалось, я обратился вначале к Сяодину, а после к проводнику и помощнику юня с вопросом о том, не отходил ли кто по какой нужде в ту сторону, где мне привиделась тень. Все как один твердили, что туда никто не ходил, а по любым своим нуждам предпочитали отдаляться на ту часть тропы, где уже успели побывать. Дурное предчувствие зародилось у меня, и я хотел было найти мастера Ванцзу и поделиться им с ним, но вдруг припомнил, как ответил он на высказанные мной подозрения в Чунху.
«Пускай, — подумал я. — Ведь я вовсе не трус. Видал всякое, а тут просто тень. Вот ежли появится и что-то ещё, тогда и скажу».
И словно боги и духи услышали мои мысли, и, усмехаясь дали мне знак, которого я не желал, но получил.
После привала, наверняка не зная, который час идёт, ибо солнце окончательно скрылось за тучами, мы зашагали дальше по ущелью, поднимаясь всё выше и выше. Невольно я продолжал посматривать вверх и замечать, что скалы смыкаются всё сильнее и сильнее, покуда небо над нами