Мужичок-слуга, опередив панов, метнулся в столовую. Не прошло и минуты, пока в дверь вслед за ним прошли хозяин и гости. На столе, накрытом белоснежной скатертью, их ждал еще горячий упомянутый польский обед, сервированный на три персоны. Половина каплуна, большой кусок отварной жирной говядины, квашеная капуста и вареный горох. И большой кувшин с пивом, судя по пене наверху.
В отличие от Чорторыльского, Твардовский стены гобеленами не увешивал и вообще никак жилище не украшал. Но даже в столовой у него кроме обеденного стола стоял стол, заваленный во много слоев бумажными и пергаментными свитками, а еще буфет со стопкой книг. Стоимость этого всего Ласка не мог оценить даже приблизительно. Если только прикинуть затраты труда писцов, чертежников и художников, но и тут цифры в вычислениях сразу же уходили за горизонт.
Неспешно поели. Ласка рассказал про жизнь в Москве, про новую стену и башни Китай-города, про удачно отбитый татарский набег.
— Мы к пану вот по какому делу, — Вольф уловил момент, когда наступило время поговорить по существу, — Один шановный пан из Литвы хотел бы стать виленским воеводой.
— Это не ко мне, это к Его Величеству, — ответил Твардовский.
— К которому? — спросил Вольф, — Или и вовсе к королеве?
— Лучше к Старому. Но без согласия королевы он не подпишет.
— А если за пана молодой король попросит?
— Могут послушать, — Твардовский повернулся и крикнул в сторону кухни, — Шарый, кто у нас сейчас виленский воевода?
Шарый — самая подходящее прозвище. По-польски «серый», а он и есть какой-то серый. Настолько серый, что и других примет не подберешь.
— Никого, — ответил слуга.
— А кто был?
— Альбрехт Гаштольд!
— А виленский каштелян кто?
— Юрий Геркулес Радзивилл!
В каждом польском воеводстве, да последнее время и в Литве по польскому образцу высшими чинами были воевода, как военная власть, и каштелян, как гражданская. Иногда представители высшей аристократии занимали по совместительству несколько воеводских должностей, как покойный Альбрехт Гаштольд, а на местности делами занимались их доверенные люди.
— Что же, на вакантную должность претендовать проще, чем на занятую, — задумчиво сказал Твардовский.
Он встал, прошелся по комнате и внимательно посмотрел на гостей.
— Пшепрашем, — извинился Твардовский и вышел на кухню.
— Не откушать ли нам венского штруделя? — сказал он, вернувшись.
— Благодарствую, — ответил Ласка.
— Итак, на чем мы остановились? — спросил Твардовский и тут же сам себе ответил, — У пана отменная сабля.
Ласка смутился. Про саблю до сих пор не было сказано ни слова. Но достал ее из ножен, положил клинок на левый рукав и продемонстрировал Твардовскому. Тот внимательно осмотрел оружие, поглядев и сквозь пальцы веером, и сквозь пальцы кольцом.
— Да, уникальное оружие, — сказал Твардовский.
Ласка вернул саблю в ножны.
— Панам угодно, чтобы я ходатайствовал перед Сигизмундом Августом за Чорторыльского, чтобы молодой король ходатайствовал за него перед отцом и матерью? — подчеркнуто вежливо спросил Твардовский.
Во всем христианском мире обычай обращаться к собеседнику в третьем лице соблюдался при обращении нижестоящего к вышестоящему и требовал титула. «Что угодно Вашей милости?». В Польше же обычай носить и чуть что применять оружие привел к тому, что подобные обороты с титулом «пан» стали нормой для особо уважительного общения между равными. Между шляхтичами точно, между холопами нет.
— Так, — ответил Ласка.
— Паны, надеюсь, представляют, чего это стоит?
— Мне говорили, что ни король, ни пан золотом не возьмут.
— Чем же панам советовали за такую услугу платить?
— Равноценной услугой.
— Давайте так. В обмен на жалованную грамоту на виленское воеводство пан отдаст мне эту саблю.
— Далась вам всем эта сабля! — возмутился Ласка, — Как будто все другое у вас уже есть.
— Пан может предложить другое? Деньгами не возьму.
— Например, птица певчая из дворца императора Карла в Вене — такого уровня диковина, чтоб хоть на живую воду менять. Чтобы птица большая, красивая и пела хорошо. Или там племенной жеребец из конюшен короля Франции, — Ласка процитировал Чорторыльского.
Странно, но все, что было сказано на той встрече, отложилось у него у голове дословно, невзирая на изрядное опьянение.
— Птица? — сказал Твардовский и поднял указательный палец.
Он немного постоял так, потом полез в лежавшие на столе у стены карты и свитки и откопал там рукописную книгу.
— Ты что творишь? — тихо спросил Вольф, — Отдал бы саблю и дело с концом.
— Посмотрим, что он ответит, — ответил Ласка, — Может и правда, проще саблю отдать.
— Свой гороскоп я составлял не сам, — задумчиво сказал Твардовский, — Не слышали про мэтра Нострадамуса?
— Нет.
— Он написал мне, что большая и красивая певчая птица может спасти мою душу.
— Чем тебе мой петух не нравится? — крикнул из кухни серый слуга.
— Ты же не думаешь, что твоя птица может спасти чью-то душу? Жизнь или кошелек может, не спорю. Но не душу.
— В этих пророчествах сплошные метафоры. Душа это не всегда душа в церковном смысле. Может, этот петух твою буйну голову спасет. Может, и спас уже, да ты не заметил.
— Кококо! — сказал гулявший по комнате петух.
— Тихо, тихо, — потрепал его по шее Твардовский, — Что тебе моя душа и моя голова. Главное, что в суп не отправлю.
— Куд-кудак! — ответил петух, ушел под стол и склюнул там крошку.
— Вот что, паны, — сказал Твардовский, — Ходатайствовать за Чорторыльского перед королем я могу. Но взамен я хочу эту саблю, а не саблю, так редкую птицу, привезенную из Нового Света ко двору императора Карла в Вене. Большую, красивую и певчую.
— По рукам, — сразу согласился Ласка, как будто его черт за язык дернул, — Заместо сабли привезу пану императорскую птицу. Большую, красивую и певчую.
— Попался, — усмехнулся Твардовский, — Пан сейчас как сказал, большую, красивую и певчую?
— Да.
— Если все три условия не совпадут, такая птица не считается, пан согласен?
— Ну да…
— А если пан не привезет птицу, то отдаст саблю.
— Почему?
— Потому что пан сам сказал, «заместо сабли привезу птицу». Значит, если птицу не привезет, то отдаст саблю.
— Привезу птицу, — насколько возможно твердо сказал Ласка, — Не приведет Господь птицу привезти, то и саблю отдам, но к отцу не с пустыми руками вернусь.
— Не собирался ко мне в гости молодой король? — крикнул Твардовский в кухню.
— Собирался и уже под дверью, — ответил слуга.
Король? В гости? — Ласка и Вольф изумленно переглянулись.
В дверь постучали.
— Прячьтесь в кухню, — приказал Твардовский и побежал открывать сам.
В кухне почему-то не оказалось слуги, который только что оттуда отвечал. Кухонная утварь местами поросла паутиной, а очаг давным-давно не разжигался. По столовой пробежал кто-то из свиты короля, но в кухню почему-то не заглянул.
Судя по звуку шагов по деревянному полу и стуку копыт с улицы, с Его Величеством приехали четверо. Двое остались с лошадьми снаружи, а двое прошли внутрь дома, но не в столовую. В столовой остались только Твардовский и король, и хозяин закрыл дверь, чтобы свита не подслушивала.
Ласка выглянул в щелочку. На столе теперь лежала чистая скатерть и никаких следов обеда.
Прекрасен король Сигизмунд Август, особенно с точки зрения астролога! Пусть не стоит за его спиной в неполные двадцать лет славное прошлое, но перед ним простирается великое будущее. Великие дела ему предначертано совершить, определить судьбу и Польши, и Литвы на века вперед. В миру Его Величество скромен и выглядит первым среди равных на фоне молодых шляхтичей из знатных родов. Богат и знатен, но без лишнего чванства. Королей подданные должны узнавать в лицо, а не по золотому обвесу тяжелее, чем у магнатов.
Твардовский разложил перед Его Величеством несколько больших бумажных карт. Из последующего монолога, полного астрологических терминов, Ласка не понял ничего.