– Ты права, от этих Лезажей одни неприятности. Мы поехали к ним вместе, в прекрасном настроении, и вот теперь мы – враги!
– Враги? – переспросила она со вздохом. – Я не вижу здесь, в своем доме, никаких врагов. Только мужчину, в котором разочаровалась, и этот мужчина – мой муж.
Она повернулась к нему спиной, по-прежнему дрожа и всхлипывая. Он бесшумно приблизился и положил руки ей на плечи.
– Мы ведем себя как капризные дети, – прошептал он ей на ухо. – Энджи, давай забудем глупости, которые наговорили друг другу! Слишком много неприятностей с нами успело случиться с тех пор, как мы вернулись в Сен-Лизье. Ты очень утомилась в пути, дорогая, и было бы лучше сразу приехать сюда, на улицу Мобек, выспаться как следует и уже утром наносить визиты. Не буду отрицать, с моей стороны большой глупостью было предложить тебе сразу поехать к Гильему. Но прошу тебя, заклинаю, никогда больше не говори, что жалеешь, что мы поженились, что ты ошиблась во мне. Неужели ты не понимаешь, как мне горько это слышать?
– Я не хотела причинить тебе боль, – слабым голосом ответила она. – Но и ты сделал мне больно. И я задумалась: а знаю ли я, какой ты на самом деле? Глупо, не стану спорить. Луиджи, умоляю, стань снова тем, кого я люблю и обожаю! Или скажи мне правду и объясни, что тебя так мучит…
Она повернулась к нему лицом, трогательная в своей безмерной печали. Прекрасные глаза ее блестели от проливаемых слез, губы дрожали, на лбу танцевала прядка темно-золотых волос.
– Если я потеряю тебя, Анжелина, я потеряю самое драгоценное сокровище на этой земле, – проговорил он, поглаживая ее по бледной щеке. – И я хочу попросить у тебя прощения. Не помню, сколько раз я уже просил у тебя прощения. Возможно, придет день, когда я его не получу.
Глядя ему в глаза, молодая женщина осознала всю глубину его отчаяния. Он не преувеличивал. Он казался по-настоящему испуганным.
– Чего ты так боишься? – спросила она ласково. – Скажи, чтобы я знала, чтобы я поняла. Незачем ссориться, говорить друг другу гадости, это не приведет ни к чему хорошему. Луиджи, мы окажемся в опасности, оба, если дадим волю нашим страхам и гневу.
– Все дело в ребенке, в нашем будущем малыше, – проговорил он, хмурясь. – Хорошо, я все скажу, даже если ты потом будешь меня презирать! Ты хочешь признания, вот оно! В начале нашего путешествия ты еще не знала, что беременна. Вспомни, как мы были счастливы на пустынных дорогах, только ты и я! Если мы и встречали других пилигримов, то эти люди ничего не знали о нашем прошлом, о нашей жизни. Я был совершенно счастлив, у меня словно выросли крылья, и я снова чувствовал себя сыном ветра, как я когда-то любил себя называть. И вот однажды утром ты сообщаешь, что скоро у нас родится ребенок. В сентябре, по твоим подсчетам.
У Анжелины не было сил для новых треволнений, и она прижалась к мужу. Обняв ее с бесконечной нежностью, он проводил ее к скамье, усадил и сел рядом.
– Мне показалось, ты обрадовался, – едва слышно проговорила она, с тревогой ожидая, что он еще скажет.
– Я обрадовался, клянусь тебе. Но, в отличие от многих мужчин, которые гордятся, что сделали жене ребенка, гордости по этому поводу я не испытывал, это смехотворно.
– Господи, как грубо! Мы же не животные!
– Во многих ситуациях человек ведет себя намного хуже, чем дикие звери. Но я не стану надоедать тебе своей философией, она того не стоит. Однако же вернемся к моим страхам. Первое время рождение ребенка представлялось мне событием отдаленным, и я об этом не думал. И уж тем более оно не вызывало у меня тревоги. Но потом мне пришлось присутствовать при родах той женщины в Галиции, и, правду сказать, это было ужасно – кровь, крики, это истязание материнской плоти… С тех пор я не могу избавиться от какого-то сакрального страха. Я представляю тебя на месте этой женщины и временами думаю о том, что это может кончиться трагически. И тогда мне придется жить без тебя, воспитывать ребенка и, вполне вероятно, винить себя, Анжелина, в твоей смерти. И эти мысли преследуют меня уже много недель.
– Но… Луиджи, не надо бояться, – возразила она. – Думаю, у меня достаточно опыта, чтобы оценить свое состояние, как теперь, так и перед родами. И я позову ту даму, что поселилась на дороге в Сен-Жирон. Со мной ничего не случится!
– Я не могу быть полностью в этом уверен. Энджи, дорогая, попытайся меня понять и, прошу еще раз, прости меня!
Она закрыла глаза и уткнулась головой ему в шею.
– Я тебя прощаю! И ты меня прости, я наговорила лишнего, на самом деле я так не думаю. Что на нас нашло? Я тебя люблю, я это точно знаю, но я так легко поддалась гневу…
– А я – ревности и малодушию, – кивнул он. – Забудем этот мучительный день, мы должны быть сильными, я и ты! И нам надо снова привыкать жить в городе. Завтра ты будешь отдыхать, а я поиграю на фортепьяно на улице Нобль. Завтра не будет больше ни ссор, ни обмена колкостями.
– Да, ты прав. Скоро лето, и этим надо пользоваться! Ты будешь играть и писать музыку, как мечтал там, в Испании, а я постараюсь быть очень осторожной, если, конечно, у меня будут пациентки.
– Ты в этом сомневаешься?
– Как тебе известно, в наших краях появилась новая акушерка, и, может статься, в моем диспансере станет меньше посетительниц.
Луиджи засмеялся и чмокнул жену в лоб. Анжелина еще крепче прижалась к нему, ее волнение не до конца улеглось.
– Люди станут приглашать к роженицам повитуху Лубе, не тревожься!
– Надеюсь на это всей душой, Луиджи! Я буду сама не своя, если перестану практиковать. Я не исполню волю матери…
Он покачал ее, как ребенка, желая утешить. Анжелина почувствовала, что понемногу успокаивается.
– И ты, и я – страстные натуры, поэтому размолвки неизбежны, – проговорил он, и по тону невозможно было понять, говорит он это серьезно или шутит. – Но они пройдут быстро и не причинят вреда, как летняя гроза над лесом.
Она подтвердила свое согласие с ним вздохом и запрокинула голову, желая получить поцелуй. Через несколько минут они уже поднимались в спальню, держась за руки и целуясь чуть ли не на каждой ступеньке.
Сен-Жирон, утро понедельника, 8 мая 1882 года
Леонора лежала на кровати в тонкой сорочке из розового шелка. Одна ее рука вытянулась вдоль тела, другую она закинула за голову. Белокурые волосы, которые она так любила распускать по плечам, разметались цветками по белой подушке.
– Моя красавица, моя прелестная козочка! – восхищенно пробормотал судья Пенсон, ощущая новый прилив вожделения.
Закоренелый холостяк, он в ранней молодости обручился с девушкой из буржуазной семьи, но незадолго до свадьбы невеста расторгла помолвку. В Тулузе он приобрел привычку посещать женщин легкого поведения. Давний друг Жака, старшего из братьев Лезаж, он поддался очарованию Леоноры после нескольких совместных застолий в усадьбе. Однако он не отважился бы покуситься на ее честь, если бы молодая женщина однажды сама не бросилась к нему в объятия. О том вечере у него остались восхитительные воспоминания.