Только ведь и связаться, вероятнее всего, не выйдет. Двадцать первый век, наисовременнейшая техника, самая лучшая экипировка… А рации в Ираке работают только на коротких и ультракоротких волнах. Невероятно? Но факт. Хрен знает почему — говорят, что это федералы что-то намудрили. Может, и так, конечно… Ведь когда мы в заварухе около Эм-Наджафа участвовали, федералы действительно импульсными бомбами баловались… Уроды. Тогда у нас и ноктовизоры, и прицелы погорели намертво. И что самое досадное — мои часы электронные, я их три года таскал без единого нарекания, а тут спалили на раз. Так что хрен нам, видимо, а не экстренная эвакуация — даже и пробовать не стоит, лучше заряд батарей сэкономить. И ждать положенные на операцию семь дней, пока за нами не вернутся те отморозки на «чинуке»…
Ладно, проехали. Не о том сейчас надо думать… О чём? Ну, например, как выйти на связь со «штурмовыми стражами». С пехотным полком в этой дыре всяко веселее, чем в одиночку. Но кодов и шифров у нас нет. Если заявиться к какому-нибудь посту федералов — нас, скорее всего, выслушают. Возможно даже помогут. А если просто в эфир выйти — ни за что не поверят. И весь сленг и американский акцент тут побоку — среди «танго» тоже всяких деятелей хватало. Многие даже в Штатах учились или в армии служили до того, как к бородачам податься. Вышлют вместо контактной группы десяток шестидюймовых фугасов по запеленгованному сигналу, и всё…
Где-то неподалёку послышались звуки яростной перестрелки.
— Надо уходить, — принял я решение. — Продвинемся дальше на восток — к следующему чек-пойнту. Юрай, где он там?
— Ещё через тысячу… Подожди-ка, сержант… — наёмник придержал пальцем закреплённый на голове наушник рации. — Кажется… Кажется я принял сигнал бедствия.
Мы дружно потянулись к рациям, настраиваю их на другую частоту, потому как сигнал шёл не на стандартом диапазоне радиосвязи.
— «Штаб, это патруль Альфа! Мы атакованы! — послышался чей-то голос на фоне звуков перестрелки и взрывов. — Повторяю — мы окружены дикими! Нужна помощь!»
Прогремел особо мощный взрыв, послышался чей-то крик.
— «Чёрт!.. Капитан Уоррен ранен! Нужна помощь! Ах, ты…»
Трансляция оборвалась.
— Азимут? — уточнил я.
— Примерно на четыре часа. Через полтысячи ярдов.
Далековато. И совсем не в той стороне, что нам нужна.
— З-зараза…
Все смотрели на меня. Пристально и выжидающе.
Я знаю, чего они ждали — приказа не обращать внимания на сигнал бедствия.
Вообще-то это очень разумный и правильный приказ. Мы не спасательный отряд — нас в случае чего самих спасать нужно. Да и за кого рисковать шкурами — за каких-то федералов? Больно надо. За кого-то из своего подразделения — даже не роты, хотя бы на уровне взвода — ещё куда ни шло. А тут…
— Мэйдэй! Мэйдэй! Это патруль Альфа! — донеслось сквозь грохот перестрелки. — Нам срочно нужно подкрепление! Кто-нибудь нас слышит? Кто-нибудь!..
Но ещё я привык доверять своей интуиции. Не гадать, что именно мне нужно сделать, а так, как первым приходит в голову. Это глупо и опасно? Возможно. Вот только то, что часто называют интуицией — это лишь то, что человеческий мозг не может воспринять в полной мере. Вы что-то видите, что-то слышите, что-то ощущаете, но порог чувствительности серых клеточек у вас в голове слишком низок. Обычным диктофоном не записать ультразвук, но ведь это не означает, что его нет в природе, верно?
Так и с предчувствиями. Для обычного солдата озвучить вслух такое — нечто сродни расписаться в собственном идиотизме или трусости, спрятанной за попыткой не идти в бой. А вот для всяких разведчиков и прочих спецвойск предчувствия действительно имеют значения.
Это пункт один, если что.
— Альфа, это сержант Александер, — произнёс я в микрофон рации, моментально заработав чуть ли не испепеляющие взгляды своего отряда. — Сколько вас, какова обстановка и ситуация в целом. Сколько противников.
— Чёрт… Слава Богу… Сержант, нас… Нас тут пятеро… Четверо. Капитан Уоррен… убит. Мы ранены, но легко — просто царапины. Патронов мало. Противника — до двух десятков. Прижали нас. Долго не продержимся!
Голос был молодой, его хозяин явно был намного младше меня, а я и сам стариком не был. Но средний возраст американских солдат в Ираке сейчас значительно понизился — раньше это были мои ровесники лет по двадцать пять-тридцать, а сейчас — двадцатилетние пацаны.
Прямо как во Вьетнаме, да.
Почему так? На самом деле это очень простой вопрос.
Всё дело в том, что война — это жестокая игра для молодых. Молодёжь более податлива, и ей легче управлять. Они уже достаточно взрослые, чтобы держать винтовку и нести на себе полную выкладку, но в то же время достаточно молоды, чтобы купиться на нужные сказки. Например, о своей неуязвимости и о том, что в дерьмо всегда вляпается кто-то другой.
И, к сожалению (увы, увы мне в наш прогрессивный век!), я просто не мог закрыть глаза и уши, когда рядом кто-то просит о помощи. Тот, кому я могу помочь, что важно. Миллионы детей умирают от голода в Африке? Моя совесть спит спокойно, пока они там далеко, а не здесь рядом. Однако, когда кто-то просит о помощи совсем рядом…
Человеколюбие? Ни разу. И уж тем более ни разу не американолюбие. Честно — плевать мне сколько ещё американцев подохнет в Ираке. Если у меня есть гражданство Штатов, я много лет живу в Штатах и даже служу империалистической военщине, это вовсе не означает, что я люблю эту страну. Просто так сложилось.
Пока я вижу скупые строчки о статистике потерь — цифры и фамилии остаются для меня просто цифрами и фамилиями. Абстрактными наборами символов — людей за ними лично для меня нет. Никакие это для меня не свои.
Но когда кто-то сидит рядом с тобой в одном окопе — это уже свой. А русские своих на войне не бросают, как говаривали современные классики.
Парадокс. Голливуд регулярно радует своими ура-патриотическими высерами о спасении одного-единственного пилота силами авианосного соединения, но в реальности на беднягу скорее всего начхают и забудут. Почему? Потому что с точки зрения большинства американцев это нерационально — рисковать десятками и сотнями жизней, чтобы спасти одного человека. Возможно, уже мёртвого. Рисковать живыми ради мёртвого? Безумие!
Законы социальной математики в действии. Законы западного общества в действии. Но мне они претят. Юрай вот — хорват, а за годы в Штатах уже насквозь американизировался. Своим стал, американцем. А я вот так и не сподобился…
Что ты здесь делаешь, Саня? Какого чёрта тут забыл? Тебе некуда возвращаться в Россию, но разве тебя держит что-то в Штатах? Что-то, кроме страха изменить устоявшуюся жизнь? Брось, тебе же не впервой ломать себя и свою жизнь об колено…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});