– И вот так всегда! Постоянно надо объезжать. А бывает – вообще нужно ехать по другой дороге и в объезд.
Я вспомнила, как однажды мы наконец переехали со съемной квартиры в свой дом, и там вокруг был край света – никого, только рядом с нашим домом люди начинали строить свои. И все подводили туда воду, газ, возили кирпичи, плиты железобетонные... Нормальных дорог там не было, да и сейчас нет. Практически у всех, кто тут живет, внедорожники – специально сюда в плохую погоду ехать. Поэтому я повседневную обувь нам с дочкой тоже такую покупаю: туфли-внедорожники, сапоги-внедорожники, чтоб если пешком идти, – не утонуть. И вот однажды я узнала, что у меня будет ребенок-девочка, в прямом смысле будет, не приедет, не придет в гости, а родится, и плетусь в мечтах о ней домой, задумалась, а тут – оп! – улицу перекопали совсем. Я спрашиваю у длинного и какого-то слишком гибкого, как ламинария, дяденьки в шляпе и куцем пиджаке с папкой, который около ямы стоит, за работой наблюдает и с пяток на носки переваливается, спрашиваю: «Э! Э! А когда все это закопают?»
А он, подавая мне руку, – рыцарь, Ланселот уцененный, – чтоб я по перекинутой доске перешла, говорит:
– Во вторник.
Я сказала:
– Ааа, ну тогда ладно.
Но он не сказал, КАКОЙ вторник...
И пока Линка не научилась ходить, мы с ней из нашего угла медвежьего ни разу не вышли никуда, потому что туда, где машины не ездили, нам с нашей нежно-фиолетовой коляской было очень далеко плестись. И опять-таки, грязно, и мне не под силу, и через ту самую яму по доске переезжать было рискованно, а Ланселот с папкой там больше не стоял, чтобы руку подать.
Ну где-то года через полтора жители нашего маленького сумасшедшего квартала (это группа вопрекистов, которые хотели жить на природе, у реки, чтоб воздух и тишина, и при этом еще, чтоб Европа, – чтоб не только кислород, а чтоб и горячая вода, газ, Интернет, дороги), словом, жители нашего квартала плюнули, взялись вместе и закопали эту клятую канаву. Потом вызвали бульдозер, или как там его, разровняли, чтоб стало гладенько...
Не знают британцы своего счастья.
Лампочки и фонари
Дедушка Ника работает в большом колледже – менятелем лампочек. Я формулирую так неловко потому, что у нас такой профессии вообще нет. У нас есть, конечно, электрик, которого надо вызывать. Долго ждать, придет – не придет. А вот дедушка Ника в колледже начинает свой день прямо с утра и работает до вечера. Потрясение. Культурный шок был, когда мы узнали, что он меняет лампочки, которые отбыли свой срок. Пусть они еще работают и горят, но раз прошло двести дней, значит, ее надо сменить.
– Но ведь она еще горит? – возражаю я.
– Но ведь она может погаснуть в любой момент. И тем самым нарушить учебный процесс.
– А как вы помните, где какая лампочка и какая из них отгорела уже свои двести дней?
– Для этого, – гордо отвечает мне Ник, – и работает дедушка в колледже фул-тайм. Чтобы знать каждую лампочку, каждый фонарь в лицо.
У нас дома на площади установили кованые, как жители нашего города называют, «пушкинские фонари». Они снаружи кружевные, а изнутри под ковкой – матовое стекло. И недавно я стояла, ждала там кого-то и вдруг заметила, что все стекло изнутри разбито. То есть это кто-то пришел и долго целился в проем между кружевами, чтобы попасть и разбить... Уже много лет я хочу на него посмотреть, на того, кто бьет фонари в нашем городке. То есть он встает утром, принимает душ – или не принимает, так, да? Ну свитер надевает. Чистый. Мама постирала, сложила. Рукав к рукаву... Позавтракал. Как нормальный человек. Сел за стол. Чашка, наверное, у него в горошек, красная... И мама ему: не торопись, не обожгись, чай горячий. И бутерброд ест...
А потом выходит, гуляет, берет камень, выбирает потяжелее... Вот кто он? Какой он? Кто его родители? Как он живет, этот вот, который берет камень...
Мой муж Аркадий однажды выстроил небольшой ресторанчик. Там, на том месте, в свое время была граница, и стояло здание старинной таможни между Австро-Венгрией и Россией. И Аркадий постарался. Сделал точь-в-точь как было. Беленые стены, черные мощные балки через потолок, красиво, стильно. Назвал ресторанчик «Старая таможня». И на небольшой площади установил тоже стильные под старину светильники. В первую же ночь после открытия их разбили. Все до одного! У Аркадия были запасные плафоны, опять вкрутили мощные лампы. Разбили опять. Тогда Аркадий выступил на заседании горсовета, заказал полвагона светильников и нанял на работу сторожа. Война началась. Охранники не выдерживали, увольнялись. Светильники били. Аркаша устанавливал новые. Когда разбили последние плафоны, у Аркаши открылась язва желудка. Теперь вместо светильников там стоят чугунные столбы. Для чего – гостям не совсем понятно. И гости – англичане, которых принимали в этом ресторанчике, говорили: какой интересный дизайн. А вот эти столбы на площади, они что означают, Аркадэй?
– А это места, где путешественники в старые времена привязывали своих лошадей, – уверенно привирает Аркаша, грустно ковыряя ножом паровую диетическую котлетку, печально со мной переглядываясь.
– Аааа... – понимающе кивают англичане, – интересный дизайн. Очень. Только знаешь, Аркадэй. Я дам тебе один маааленький совет – что-то темновато вечером. Надо вам сюда какие-нибудь светильники... И будет еще лучше. Вот увидишь, Аркадэй.
Недавно установили камеры наружного наблюдения и поймали троих. Показывали их по нашему местному телевидению.
Внешне абсолютно нормальные. И вот следователь с ними беседует и спрашивает: «Зачем?» – и видно, что его это интересует не как следователя, не как милиционера, а просто он что-то хочет понять в этих людях. Он заглядывает им в глаза и спрашивает: «Зачем?! Ну за-чем?!» А те трое молчат загадочно. Или не загадочно, просто тупо молчат. И оператор показывает одного близко-близко, а у того тяжелые веки, и он их вдруг меееедленно поднимааает... Меееедленно...
Как Вий!
И мне захотелось крикнуть этому усталому следователю:
– Не смотри им в глаза, не смотри!.. Это опасно. Это очень опасно! Погибнуть, может, и не погибнешь, но язва может открыться...
Мэксин
Семья, у которой я гостила в Олтоне, совершенно замечательная. Он – красивый джентльмен, сделанный из кролика. И его жена тоже из кролика сделана. Такая семья из Страны чудес. Их дочь Мэксин – художница-флористка. Живет у своего бойфренда, но, когда им недовольна, быстро собирает чемодан и возвращается домой. Бойфренд гонится за ней, приезжает с подарками, цветами, просит прощения, стоит на коленях, соглашается на все, клянется в вечной любви. Вот и в этот раз. Мы с Кроликами сидим уютно на застекленной террасе, завтракаем, болтаем о всяком. С визгом останавливается машина, выскакивает взбешенная Мэксин, вихрем в дом, швыряет чемоданы прямо в гостиной, бежит наверх – побыстрей кинуться на кровать лицом в подушку и рыдать. Чемоданы сиротливо валяются посреди комнаты, из них торчат рукава блузок, края юбок, платьев. Я бегу к Мэксин наверх, я ее очень люблю, она чуткая, талантливая, поэтому такая импульсивная. Говорю: так, Мэксичка, давай успокойся, прекрати немедленно, он не стоит твоих слез, моя дорогая, ни один мужчина не стоит наших слез, поверь моему опыту. (Женщины всегда про опыт говорят, чтобы им поверили.) А знаешь, вот мы сейчас с тобой разберем чемоданы, развесим все твои вещички, а потом пойдем и кааак выпьем чего-нибудь!..
Она вытирает красный нос, слезы и отвечает, идем уже выпьем. Не надо разбирать чемоданы. Я обычно, говорит Мэксин, в них кидаю только то, что не мнется. Пусть так лежат, скоро Джон приедет, чтоб потом не складывать...
Какая изобретательность!
Недавно они поженились. На фате Мэксин были живые райские яблочки. А Джон был в сюртуке, старинном галстуке и котелке...
Бутлы
Собаки – неплохой народ. И если бы не люди, они были бы самыми лучшими, самыми благородными существами во Вселенной. Но отношение к ним в разных странах разное. Вот возьмем, например, Израиль. Там за малейшую провинность собаку вашу могут арестовать. И вам придется нанимать адвоката в лучшем случае, чтобы освободить вашего любимца, а в ином другом случае – носить вашему песику передачи – сигареты там, носки три пары, мыло, ну и какие-нибудь пирожки «Педигри Пал» или «Чаппи» с запеченными вовнутрь напильниками...
Иное дело в Британии. Собака в Британии – это практически священная корова. Британцы очень любят собак. В Эдинбурге стоит памятник верному грейхаунду Бобби. А кладбищу собак, которые служили в охране Эдинбургского замка, может позавидовать любой почитающий традиции и память город. В каждом уважающем себя британском доме обязательно есть собака. Вот приезжаешь, например, в гости. Тебе представляют всех взрослых членов семьи, потом детей. И ты недоуменно: аааа... где?.. И хозяин дома себе через плечо негромко:
– Денни, это к вам!