Читать интересную книгу Сумасбродные сочинения - Стивен Ликок

Все эти люди безумно боятся, что если съедят что-либо посытнее яйца или бисквита, то отяжелеют после ленча. Почему они так против этой самой тяжести — ума не приложу. Лично я ее обожаю. Что может быть лучше, чем сидеть после плотного обеда в компании плотных друзей и покуривать крепкие сигары? Я знаю, что это вредно. Я признаю этот факт и никоим образом не пытаюсь его смягчить.

Но дело не ограничивается ни едой, ни выпивкой, ни работой, ни свежим воздухом. Вместе со всеобщей эффективностью повсеместно распространилась страсть к информации. Как-то так получается, что если у человека пустой желудок, ясная голова, да при этом он не пьет и не курит, так вот, этот человек непременно начинает искать информацию. Ему нужны факты. Он прочитывает газеты от корки до корки, вместо того, чтобы просто пробежать заголовки. Он бурно обсуждает статистику неграмотности, наплыв иммигрантов и количество линкоров в японском флоте.

Я знаю полно людей, которые приобрели новенькую «Британскую энциклопедию». Более того, они ее читают. Сидят ночами в своих комнатах со стаканом воды и читают энциклопедию. Они утверждают, что она буквально набита фактами. Некоторые изучают статистические отчеты по Соединенным Штатам (они говорят, что цифры там бесподобны), а так же Акты Конгресса и список президентов, начиная с Вашингтона (он точно начинается с Вашингтона?).

Проводя таким образом вечера, эти люди завершают их холодным печеным яблоком и идут спать в снег, чтобы утром, как они мне рассказывают, отправиться на работу с позитивным чувством подъема. Не сомневаюсь, что так они и делают. Что до меня, вынужден констатировать, я остался за бортом.

А прибавьте к этому кошмары вроде сухого закона, прав женщин, экономии дневного света, евгенические браки вместе с пропорциональным представительством, инициативы и референдумы, гражданский долг — и вот я вынужден признать, что мне ничуть не жаль поскорее убраться отсюда.

Остается только одна надежда. Насколько мне известно, на Гаити все по-другому. Бой быков, петушиные и собачьи бои повсеместно разрешены. Никто не начинает работать раньше одиннадцати. Все спят после обеда, а бары открыты до утра. Брак там — не более чем случайная связь, и вообще, состояние морали на Гаити, говорят, ниже, чем где бы то ни было со времен Нерона. Так что я — за Гаити.

XIII. Старая, старая история о том, как пятеро мужчин ездили рыбачить

(пер. А. Панасюк)

Перед вами просто отчет о рыбалке. Это не рассказ. Тут нет сюжета. Ничего не случилось, и все остались живы-здоровы. Главная ценность моего повествования в том, что оно совершенно правдиво. В нем говорится не только о нас — пятерых участниках, — но и обо всех тех, кто в это время года выползает из своих домов на просторах от Галифакса до Айдахо и скользит по нетронутой глади канадских и американских озер в мирной прохладе раннего летнего утра.

Да-да, именно утра, потому, что все знают: раннее утро — лучшее время для ловли окуня. Он, этот окунь, лучше всего клюет на рассвете. Наверное. Вроде бы даже научно доказано, что с восьми утра до полудня он вообще не клюет. И с полудня до шести вечера тоже. Не клюет окунь с шести вечера до двенадцати ночи. Все это — общеизвестные факты. Вывод прост: на рассвете окунь должен клевать просто оголтело.

Так или иначе, вся наша компания была настроена единодушно.

— Чем раньше — тем лучше, — провозгласил полковник, как только у нас зародилась мысль о рыбалке.

— Да-да, — подхватил Джордж Попли, управляющий банка, — к тому времени, как рыба начнет клевать, мы должны быть уже на месте.

При этих словах глаза заблестели у всех. То есть, у каждого. «Ко времени клева быть уже на месте» — слова, которые отзываются в сердце любого мужчины.

Если вы услышите мужской разговор в вагоне поезда, гостиничном холле, а еще лучше за столиком уютного бара, вам не придется долго ждать, прежде, чем кто-нибудь скажет: «Вышли мы рано, и на утренней зорьке были уже на месте», а если вам плохо слышно, вы наверняка увидите, как рассказчик разводит руки фута эдак на два, пытаясь поразить собеседников величиной добычи. Не пойманной, нет. Той, которая сорвалась. Разумеется, ее почти вытянули, она уже показалась над водой… Вообще, численность гигантских рыб, сорвавшихся с крючка в наших озерах, просто огромна. Во всяком случае, таковой она была в эпоху, когда в барах наливали дрянной шотландский виски и прочую гадость вроде коктейлей «Джин Рикки» и «Джон Коллинз». Тошнит при одном воспоминании. Зато рыбалка в этих барах всю зиму шла знатная.

В общем, мы решили выйти на заре.

Чарли Джонс, железнодорожник, сказал, что в детстве, в Висконсине, они уже в пять утра бывали на месте — не просыпались, нет, а именно садились рыбачить. Судя по всему, где-то в Висконсине есть рыбные места, где толпятся тысячи окуней.

Кернин, адвокат, припомнил, что мальчишкой — а жил он в это время на озере Росси — бывал на месте в четыре. Представляете, на озере Росси тоже есть рыбные места и окуней там таскаешь одного за другим, стоит только закинуть удочку. Найти их трудно — практически невозможно. Кернин, конечно, может — а больше никто. В Висконсине нужные места тоже так просто не отыскать. Найдете — значит, вам повезло, только найти очень тяжело. Чарли Джонс, конечно, может. Попадете в Висконсин — он покажет вам местечки, о которых ни одна живая душа не знает. Полковник Морз, в свою очередь, поведал нам о рыбных местах на озере Симко, где он удил много лет назад, и которые, как я понял, он до сих пор в состоянии указать.

Я уже говорил, что Кернин у нас адвокат, Джонс — железнодорожник, а Попли работает в банке. Хотя промолчи я — ничего б не случилось. Каждый читатель и так знает, что в любой компании рыбаков обязательно найдется адвокат. Его сразу видно. У адвоката всегда с собой сачок и стальная секционная удочка со специальным колесиком которое крутят, чтобы подвести рыбу к поверхности.

Следующим номером идет банкир. Его каждый узнает по одежке. Когда Попли направляется на работу, он надевает деловой костюм. Когда он идет удить, на нем костюм для рыбалки. Причем второй явно лучше первого, потому что деловой весь в чернильных пятнах, а на рыбацком рыбных пятен нет.

Что касается железнодорожника — и читатель знает это так же хорошо, как я сам, — тот таскает с собой удочку, которую самолично вырезал в лесу, с намотанной на нее десятицентовой леской. При этом Джонс утверждает, что наловит ею не меньше, чем Кернин своим фирменным спиннингом. Никак не меньше. Именно столько же.

А Кернин, в свою очередь, заявляет, что зато его фирменным спиннингом можно вываживать рыбу, когда та уже на крючке. Да в гробу он видел это вываживание, кричит Джонс, дайте ему рыбу, и он выдернет ее из воды без всяких выкрутасов. «Сорвется!» — спорит Кернин. «Не сорвется!» — отвечает Джонс. «Да на озере Росси я по полчаса рыбу вываживал!» — сообщает Кернин.

Честно говоря, я уже забыл, почему не дольше, возможно, рыбе надоело вываживаться.

Кернин и Джонс спорят об удочках — какая все-таки лучше — минут примерно тридцать. И все остальные, включая меня, вынуждены это слушать. Остановить их нет никакой возможности.

Пойти порыбачить мы сговорились, когда сидели на веранде небольшого гольф-клуба, летом, у нас в городе. Клуб как клуб, ничего особенного, поле не очень-то годится для гольфа, строго говоря, мы здесь почти не играем. Обедать, разумеется, в клубе тоже нельзя, и конечно никаких спиртных напитков — сухой закон! Поэтому мы тут просто посиживаем. Самое местечко для того, чтобы просто посидеть — а что еще остается делать, с нынешними-то законами?

Вот мы и размечтались о рыбалке.

Идея пришлась по вкусу всем. Джонс сказал, он ждет — не дождется, когда кто-нибудь из ребят вытащит его на озеро. Ему давно кажется, что это самое то. Что до меня, я был просто счастлив прибиться к компании таких бывалых рыбаков, как эта четверка, потому что сам не удил вот уже больше десяти лет, хотя люблю это дело до беспамятства. Нет в жизни ничего приятней, чем подцепить на крючок четырехфунтового окуня и тащить его из воды, радуясь тяжести. И все же, повторюсь, на рыбалке я не был уже лет десять. Нет, к воде я выезжаю каждое лето, но вот на воду почему-то не выхожу. Каждый рыбак знает, как оно случается. Год за годом, все как-то не хватает времени. Между тем, к моему удивлению, выяснилось, что и Джонс не забрасывал удочку лет восемь, не меньше. А мне-то казалось — он практически не вылезает из озера! Еще больше поразило меня признание полковника Морза и Кернина, что те не рыбачили уже двенадцать лет — фактически, как мы выяснили, с того самого дня, как они вдвоем ездили на озеро Росси и Кернин поймал истинное чудовище, сущего дьявола на пять с половиной фунтов, хотя, если не путаю, из воды он его так и не вытянул. Да, точно. Поймать — поймал и даже мог бы вытянуть, да не вышло. Верно. Так все и было. Помню, Кернин и Морз еще заспорили — по-дружески, конечно, — кто свалял дурака: Морз, который запутался в сачке, или — нет-нет, никаких ссор! — Кернин, который, как последний болван, вовремя не подсек. Разумеется, неудача случилась так давно, что оба могли говорить о ней спокойно, с легким сердцем, без всяких обид. Даже со смехом. Кернин сказал, что в жизни не видел ничего более потешного, чем старина Джек — так зовут полковника Морза, — пляшущий по берегу с перевернутым сачком. А Морз поведал нам, что никогда не забудет, как старина Кернин дергал удочкой туда-сюда без всякого толку. До сих пор хохочет, как вспомнит.