Читать интересную книгу Человек без собаки - Хокан Нессер

Он резко поднялся и сел в постели. У него слегка закружилась голова — так часто бывает, когда резко встаешь.

Он дождался, пока кровь прильет к мозгу, а дождавшись, с удовольствием отметил, что чувствует себя совершенно здоровым. Как всегда.

И только в тот момент, когда он опустил босые ноги на ворсистый коврик, Карл-Эрик вспомнил, что сегодня за день.

Стопятилетие.

Шестьдесят пять ему, сорок — Эббе.

И мысли потекли привычным потоком — Эстепона, Розмари… Трещина на левой пятке. Плевать. В Испании все трещины исчезнут. Muy bien. Все замечательно. Виски. Виски? Да, и виски тоже — он до сих пор чувствовал на нёбе вкус этого нектара, которым накануне хвастался муж Кристины. Лундгрен в банке… да, об этом тоже следует подумать. И о бумагах, которые они подпишут в среду утром… то есть завтра утром, завтра же среда. И о том плебейском семействе, что собирается купить их дом; Карл-Эрик готов был поклясться, что они не в состоянии назвать хотя бы трех министров из действующего правительства или хотя бы двух знаменитых шведских изобретателей, поспособствовавших промышленной революции в девятнадцатом и двадцатом веке. Кретины. Даже хорошо, что мы уезжаем из этой страны, понятия не имеющей о собственной истории. Очень даже хорошо; ему почему-то так и не удалось вспомнить, какую же фамилию носит это плебейское семейство; ну и черт с ними. Что еще?

Роберт…

Роберт. Ну его, не хочу о нем думать.

Розмари. Никаких комментариев. Нет, лучше вернемся к неожиданно возникшей трещине на левой пятке. Она наверняка исчезнет, как только эта самая левая пятка коснется благословенной красной земли Испании. Карл-Эрик всегда умел управлять потоком мыслей, но не на этот раз — он снова подумал о Роберте.

Долой, долой. Почему именно Роберт лезет в голову? Карл-Эрик, чтобы отвлечься, начал разглядывать гравюру зам ка в Эребру на стене — он выиграл ее на состязании решателей кроссвордов в 1977 году. Розмари поначалу не хотела ее вешать, но когда Карл-Эрик объяснил ей, какую важную роль сыграл этот зам ок в истории Швеции, сдалась. Еще бы.

Роберт, Роберт, Роберт…. Ну ладно. Блудный сын. Он собирался поговорить с ним еще вчера вечером — не получилось. Слишком много людей, обстоятельства… он так и не выбрал подходящий момент. И виски. Значит, разговор состоится сегодня. Как можно раньше, еще до того, как они сядут за праздничный стол. Есть вещи, на которые нельзя просто взять и закрыть глаза.

Беседа Отца и сына. Именно такое написание возникло у него в голове: прописное «О» в слове «отец» и строчное «с» в слове «сын». Довольно странно, хотя что-то в этом определенно есть. Впрочем, «беседа» — неверное слово. Не беседа. Как раз этот разговор не должен превратиться в беседу; главное — определить исходный пункт. Человек… — Карл-Эрик неожиданно потерял нить: как я хотел это сформулировать?… ага, вот оно — человек должен уметь возвращаться к исходному пункту. На нулевую точку.

Хуже быть не может. Именно так он и скажет. Исходный пункт — а дальше и говорить не о чем. Бесчестье, которое Роберт навлек на семью, не изжить. Это пожизненно… нет-нет, я не хочу слышать никаких извинений и объяснений. То, что ты натворил, невозможно объяснить, двух точек зрения не существует и не может существовать… Нет, Роберт, нет, у нас не было никаких планов покидать Швецию. Ни у мамы, ни у меня, мы об этом даже и не думали, но теперь у нас нет иного выхода.

Стыд и позор, Роберт, скажет он, ты столкнул нас в болото стыда и позора, и теперь мы должны с этим жить… ничего больше я добавить к этому не могу.

Повестка дня Сказать: «Повестка дня исчерпана»? Нет, лучше все же остановиться на «добавить не могу». Повестка дня звучит слишком… не знаю точно, что именно слишком, но слишком — это точно.

Он встал и направился в ванную. Сел на стульчак и помочился. Последние десять лет он всегда мочился сидя, здесь нечего стыдиться. Но только по утрам. Сегодня струя была еще слабее, чем обычно, скорее всего оттого, что час такой ранний, успокоил он себя, пузырь не успел еще как следует наполниться. Даже хорошо — можно еще раз прорепетировать свое обращение к Роберту.

Речь эту он держал в голове уже больше месяца. Слова, формулировки, правильно рассчитанные паузы… Его монолог должен был стать своего рода педагогическим шедевром. Лаконизм выдает мастера. А Роберт должен молчать. Каждое слово отца должно ввинчиваться в него, как клещ в паршивую собаку, вспомнил он вычитанное где-то выражение. Роберт обязан понять, что он натворил. Как бы он ни раскаивался, делу не поможешь. Он должен посмотреть в глаза родителям и понять, что никакими извинениями его поступок не может быть искуплен. Только молчание и забвение… да, именно так: молчание и забвение смогут если и не вылечить эти раны, то хотя бы сделать их не такими болезненными. У меня был только один сын, Роберт, так он ему и скажет, у меня был только один сын…. — Здесь он сделает хорошо рассчитанную паузу. — И у меня по-прежнему только один сын. Такая мне выпала судьба. Мама страшно переживает, Роберт, я даже несколько раз опасался за ее жизнь… нет, не жизнь… психическое здоровье. Я опасался за ее психическое здоровье. Собственно, стыдиться должен был бы только ты, Роберт, но серная кислота стыда разъедает всю семью. Нет, пожалуйста, не надо ничего говорить. После того что случилось, любые слова — пустое сотрясение воздуха. Ты должен знать, что ректор хотел освободить нас — и меня, и маму — от занятий до конца полугодия, но мы отказались. Мы ходили на работу, мы не согнулись, мы нашли в себе силы смотреть нашим коллегам прямо в глаза. Я хочу, чтобы ты это запомнил, Роберт. Мы, конечно, уедем отсюда, но уедем мы с высоко поднятой головой. Я хочу, чтобы ты это запомнил.

Он сидел и перебирал слова своей предполагаемой речи, хотя моча уже давно перестала капать в унитаз. Потом поднялся, натянул пижамные брюки и спустил воду. Вымыл руки, глядя на себя в зеркало. Что-то с правым глазом… веко свисает чуть больше, чем обычно. Пусть на какой-то миллиметр, но явно свисает. Или ему это только кажется?

Он сполоснул глаза холодной водой и посмотрел опять. Теперь как будто все в порядке.

Конечно, показалось. Показалось, показалось.

Без пяти четыре. Он вернулся в спальню и улегся в постель рядом с женой. Батарея по-прежнему издавала змеиное шипение. Зам ок в Эребру стоял на своем обычном месте.

Я должен во что бы то ни стало заснуть. Впереди долгий и трудный день.

Первой объявилась делегация родственников — двоюродные брат и сестра Карла-Эрика из Гётеборга с супругами. Они оказались где-то неподалеку и решили заехать, чтобы поздравить кузена со знаменательной датой.

Двенадцать чашек кофе и полторта как не бывало. Роберт и Лейф с мальчиками еще не проснулись. Или, возможно, решили не спускаться к гостям — по вполне понятным причинам. Они сидели в кухне — нежданные родственники, оба именинника и Розмари, семь человек, не считая собаки — щенка боксера по имени Силли, который успел за короткое время напрудить под столом три лужи.

Разговор не особенно клеился и крутился в основном вокруг уехавшего в Америку дальнего родственника по имени Гунвальд, процентной ставки в банке и массы приятных новых знакомств благодаря этому непрерывно писающему щенку.

Телепрограмму «Пленники на острове Ко Фук» упомянули всего один раз, и то по ошибке. Слава богу, никто не ухватился за болезненную тему.

Без четверти десять, покончив с тортом, родня укатила в двух почти неотличимых небольших автомобилях — один цвета «белый металлик», другой цвета «чуть сероватый металлик». Перед отъездом вручили именинникам два подарка. Первый подарок представлял собой заключенное в раму 100 х 70 сантиметров произведение искусства: гобелен, изображающий морской пейзаж. Второй подарок был заключен в раму поменьше, 70 х 40 сантиметров, тоже гобелен и тоже пейзаж, но не морской, а пляжный. Художника звали Ингелунд Сегебрандт, и Розмари никак не могла взять в толк, мужчина это или женщина. Она посоветовалась с Эббой. Женщины решили, что до поры до времени лучше будет, если Розмари отнесет гобелены в гараж.

Она вышла на улицу и приподняла крышку почтового ящика — пусто. Пошел снег. Розмари почувствовала первые признаки приближающейся изжоги.

Этот день не кончится никогда, с тоской подумала она.

В одиннадцать часов явились восемь сослуживцев из школы. К этому времени Лейф присоединился к обществу, но ни Роберта, ни мальчиков не было. Кристина и Якоб тоже пока не давали о себе знать; наверное, решили воспользоваться случаем и выспаться как следует. И слава богу, и так много народу.

Среди пришедших выделялась завзятая самодеятельная актриса и учительница математики Ригмур Петрен. Она была ровесницей Розмари. Ей в свое время сделали двустороннюю мастэк-томию[28], но она была в прекрасной форме. Двадцать пять лет назад она вела у Эббы математику, а один семестр даже физику. Она сочинила в честь именинников величальную балладу.