выделят пару-тройку добровольцев, которые должны будут объяснить Когтям Нискирича фер Скичиры, как именно всё случилось, и что мирные чу-ха вовсе не виноваты в начавшейся заварухе.
Наверное, прилетят ещё тетроны. Не уличные оперативники в броне, а уважаемые дознаватели из Управления, добротно разжиревшие со взяток. С «полосатыми рубашками» пообщаются, вежливо, но крайне неохотно, да подбросят им несколько крупиц информации (которая ещё сильнее запутает законников).
Затем тетроны рангом пониже запротоколируют происшествие, юркие торговцы и просто сердобольные болельщики поднесут им в честь погибших традиционные пиалы с горячительным, а затем расследователи уберутся восвояси.
Буквально через час, когда тела уже исчезнут от подъездов «Комплеблока-4/49», память пострелянных станут почитать столь же громко, как радовались голам любимых штормбольных команд на «Единении боли и радости».
Совсем недавно с азартом дырявившие друг друга хвостатые станут брататься над лужами запёкшейся крови. Многие пожелают породниться.
В то же время перед «Куском угля» нарисуются многочисленные шаманы, гадатели и избавители. Первые за несколько рупий станут предлагать гарантированный сглаз на головы родни йодда, завязавших жуткую перестрелку. Вторые за несколько рупий будут готовы рассказать о возможных последствиях и перспективах повторения трагедии. Третьи за несколько рупий станут снимать родовые проклятья с тех, кто пострадал или едва не пострадал в схватке. Из карманов в карманы потекут деньги, а в глотки — эль, кислое вино и дешёвая пайма.
Ещё через час о перестрелке полностью забудут, всецело отдавшись празднику забитых мячей и сокрушённых челюстей…
Но всё это случится лишь к обеду. Пока же над 13-й улицей ещё свистели редеющие фанга, водители фаэтонов спешно сворачивали на соседние улицы, гендоисты юркими насекомыми расползались по переулкам или с места крутились на встречку.
А мы с Ч’айей активно шевелили лапами, сливаясь с толпой удирающих.
Я направил подругу влево и протолкнул в щель между металлическим баком и стеной; через пару десятков метров заставил вскарабкаться по ржавой пожарной лестнице и перепрыгнуть на металлический мосток.
По нему добравшись до глухой стены соседнего жилого комплекса, мы спустились в очередной проулок. Там, через знакомую мне щель в заборе, проскользнули во внутренний двор «Комплеблока-4/48». Уже чуть спокойнее, в числе едва ли не единичных беглецов пересекли открытую игровую площадку под недоумевающими взглядами гуляющих с детёнышами мамаш.
Дыхание восстанавливалось, в висках почти не колотило, а сердце не пыталось нахально выскочить в горло. На углу комплеблока я помог девушке забраться на рядок узких жестяных гаражей, где хранились гендо местных обитателей. Оттуда, гремя прогибающимися крышами, мы перебрались на широкий каменный забор.
С него путь вёл на укромные задворки рыбной фермы, где я почти не бывал даже в разведывательных рейдах, уж слишком грязной считалась подворотня, даже по меркам опустившихся чу-ха. Наверное, именно поэтому — первым спрыгнув с забора и уже протянув руку Ч’айе, — я и не ждал, что краем глаза замечу силуэт, махавший лапами в паре шагов правее.
Запоздало выругался сквозь зубы, столь же запоздало выдернул «Молот»…
Грязный, будто бы засаленный тёмно-серый чу-ха на продавленном раскладном кресле задрал на лоб полупрозрачные иллюзиумные очки, устаревшие и исцарапанные. Подслеповато прищурился в ствол башера. Хмыкнул.
Жирный, вонючий, полуодетый неопрятно и в откровенно несвежее, он заседал в убогом закутке из фанерных стенок, который, готов спорить, сам же и сколотил подальше от посторонних глаз.
— Эуо-о! Да это же, никак, тот самый терюнаши… — Толстяк покрутил носом, снова хмыкнул и лениво почесал слипшиеся от эля усы. — Много слыхал о тебе, уродец, да всё никак поглазеть не удавалось…
Отшельник носил только левую сенсорную перчатку, а перед его очками парил одинокий квиромагнитный шарик. На подлокотниках, замусоренной земле под креслом, на коленях неряхи и почти во всех углах закутка виднелись мятые блокноты, изрисованные весьма необычными картинками.
Я сделал Ч’айе знак выждать. Осмотрелся, без особой охоты спрятал башер в кобуру, и только после этого помог девушке слезть с забора.
Художник снова повёл носом, хмыкнул, но на этот раз комментировать не стал.
— Ты чего это тут засел, пунчи? — мягко поинтересовался я, всё ещё раздосадованный, что не заметил жалкое убежище и его ещё более жалкого обитателя с гаражных крыш.
— Эуо-о, рисую, — протяжно ответил тот. Отложил карандаш, потянулся под кресло и вынул литровую банку дешёвого эля. Пустых и смятых вокруг хватало в избытке. — В норе житья нет. Старуха кусается, дочери кусаются. Эуо, внуки визжат так, что в печёнке колет… Только тут и покойно.
Я хмыкнул ему в тон, краем глаза разглядывая картинки. Отметил, что с фантазией у грязного отшельника точно всё в порядке: образы измождённых чу-ха на нереально длинных лапах, плавящиеся под жарким солнцем жёлтые зубы на мшистых камнях или поросшие клочковатой шерстью серые комплеблоки, в окнах которых виднелись птичьи скелеты — все они определённо впечатляли и вызывали подспудное беспокойство.
— Ты всё это в «мицухе» подсмотрел?
Я прекрасно понимал, что теряю драгоценные минуты. Ощущал взволнованное нетерпение Ч’айи за спиной. Но был обязан убедиться, что невольный свидетель прихлопнет пасть в случае расспросов.
— Акхм⁈ — художник поперхнулся кислым элем. Уставился на свежий рисунок, будто впервые видел. — Эуо-о, не-е, терюнаши, это всё выдумки… Фантазия, выплеск, ага-ага… — Я заметил, что среди его работ виднелись и вполне сносные, бесконечно далёкие от причуд портреты или приятные городские пейзажи. — «Мицуха» мне для настроения. Прокламаторов слушаю, новости разные… Ужасаюсь действительности, ага-ага, и затем творю. День за днём. День за днём, эуо…
Я поразился внезапной многозадачности старого неряхи, но ничего не сказал. А тот вылил в глотку ещё одну порцию пахучего эля, и мотнул башкой в сторону улиц:
— Показалось, или там снова стреляют?
Мне оставалось молча кивнуть.
— Эуо-о… — Толстяк влажно причмокнул. — Снова. Как обычно. Ужасный, ужасный мир… Гнездо убивает себя, терюнаши. Ворует у себя, рвёт на части, отгрызает хвосты, грабит своих детёнышей, ходит по головам стариков, пьёт свежую кровь, прогнивает заживо… Истинное спасение можно найти только в искусстве, если ты понимаешь…
Я не понимал, но снова кивнул.
— Слушай-ка, пунчи… — начал осторожно и с улыбкой, пытаясь вспомнить, сколько налички найдётся в карманах, — нас тут не было, сисадда?
Неряха хохотнул.
— Тут никого не было! — Он почесал в паху, отчего из-под растянутой штанины не то шорт, не то огромных трусов вывалилось здоровенное волосатое яйцо. —
Эуо-о, терюнаши, не ссы, сюда даже распоследние нарколыги не заглядывают. Иди себе с миром, терюнаши, иди…
— Добра твоему семейству!
Я попятился, осторожно отодвигая Ч’айю подальше.
Полуголый отшельник отставил банку под кресло, набросил очки и отрывисто рассмеялся нам вслед:
— Эуо, да что б они все передохли!
Повернуться спиной к странному рисовальщику я рискнул, только