С другой стороны протоки тянется большой, очень живописный остров с густым смешанным лесом. Здесь поднимаются могучие тополя, развесистые ивы, стройные березы, ольха и единичные лиственницы. Разница в богатстве и характере растительности по одну и другую сторону реки поразительна! Причина, конечно, в различных условиях влажности и состава почв на сухих коренных; спадах и на затапливаемых половодьями наносных островах.
В, этой протоке мне довелось быть свидетелем маленькой драмы, которая разыгралась так, внезапно и окончилась так быстро, что я едва успел вскрикнуть.
…Ровно стучит мотор слегка шуршит разрезаемая шлюпкой вода, плавно разворачивается перед глазами великолепный пейзаж. Я сижу впереди и наслаждаюсь отдыхом и северной природой, в которой так много величия и нежности.
Метрах в пятидесяти от меня покачивается на пологих волнах большая белая чайка. Мой взгляд скользнул было мимо птицы, но в этот момент происходит нечто необычайное. Чайка с хриплым криком взмахивает крыльями, судорожно бьется, пытаясь взлететь, и… исчезает под водой. По реке, как от брошенного камня, расходятся круги.
Не веря глазам, я всматриваюсь в воду. Может быть, птица нырнула за рыбешкой и сейчас опять появится на поверхности? Однако текут секунды; вот моторка поравнялась с местом, где она исчезла. На воде ничего нет, кроме маленького белого перышка, которое, медленно крутясь, проплывает мимо. Легкокрылая чайка погибла!! Какая-то страшная пасть увлекла ее на дно, где сейчас, очевидно, пожирает!
Я взволнован этой мгновенной драмой. Мои спутники ничего не успели заметить: они были отвлечены чем-то другим. Саша вообщё сомневается в случившемся. Он уверен, что птица не может оказаться жертвой рыбы.
— Птицы быстрее двигаются в воздухе, чем рыбы в воде; попасть в зубы какой-нибудь хищницы они могут только случайно.
— Сказал тоже! Рыба в воде мчится так, что и глазом не усмотришь, — возражает Бонапарт — Да и потом учти — водоплавающие птицы часто дремлют на воде. Вот эта чайка, наверно, и проспала свою жизнь!
— Но какая же рыба могла ухватить и пожрать без остатка такую крупную и сильную птицу?! — восклицаю я, — Ручаюсь, что эта чайка лишь немногим уступала по величине казарке!:
— Скорее всего старая большая щука, — говорит Бонапарт. — Я сам не видел, но охотники сказывали, щука запросто справляется с утками.
За устьем Ташепы песчаники сменились в береговых обрывах древними лавами — базальтами. Темные скалы разбиты закономерной системой вертикальных трещин на Многогранные призмы, напоминающие частокол из брусьев.
Я предполагаю, что именно об этих скалах мне говорили охотники-эвены еще в Пятистенном, называя их Брусвяным Камнем.
В допетровской Руси камнем часто называли отдельно возвышающиеся скалы; иногда это название распространялось и на целые горы или даже хребты. На Урале и в Сибири многие из таких названий уцелели и до нашего времени — Денежкин Камень, Кондаковский Камень и другие. Очень возможно, что скалы, около которых мы плывем, назвали Брусвяным Камнем еще первые землепроходцы, обратившие внимание на правильную форму брусчатой (столбчатой, как их называют геологи) отдельности в базальтах.
Уже за полдень мы решаем пристать к берегу, чтобы перекусить. Против обыкновения Анюй сегодня милостив к путешественникам; мы успели пройти с утра около пятнадцати километров и можем разрешить себе короткий обеденный отдых.
Слева по-прежнему тянутся базальтовые обрывы, справа — лесистые острова. Саша направляет лодку к небольшому заливу у подножия крутого утеса. Скала заметно возвышается над всей базальтовой грядой, от которой ее отделяют две глубокие промоины; мы заметили этот утес с большого расстояния.
Вскоре у весело разгоревшегося костра уже хлопочет над кастрюлей Бонапарт. Саша с чем-то возится в лодке, Петя, мгновенно наладивший удочку, ловит рыбу. Он балансирует на еле видном из воды скользком камне, и направляет поплавок поближе к омуту, где медленно кружатся тающие обрывки пены. Вот он резким движением подсекает клюнувшую рыбу; через миг в траве бьется большой серебристый ленок с круглыми розовыми пятнышками на спине. Я слежу за Петей, лежа на берегу крошечного говорливого ручейка, тут же сбегающего к реке. Солнце, мягкая теплая трава и ровный шум реки навевают на меня дрему. Я не сплю, но и не бодрствую; в повисшей руке догорает забытая папироса.
После обеда, пока ребята собирают посуду и готовятся к отплытию, я огибаю утес и со стороны берега карабкаюсь на его вершину. Мне хочется сфотографировать долину Анюя и с высоты пятидесяти метров заглянуть вперед. Отсюда открываются широкие горизонты. На севере и северо-востоке утопают в мглистой дымке горные цепи Анюйского хребта. Где-то на краю видимости смутно белеют не то облака, не то снежные пики. Прямо под ногами простирается бесконечное море ярко-зеленых пойменных лесов, прорезанное светлыми лентами бесчисленных проток и стариц. Как жаль, что фотоаппарат, особенно в руках дилетанта, не в состоянии передать всей глубины и поэтичности подобного пейзажа!
Налюбовавшись далью, я уже было собрался спуститься к реке. Подойдя к узловатым лиственницам, венчавшим вершину, я вдруг увидел лежавший в траве большой восьмиконечный крест. Он был так стар, что дерево насквозь прогнило и казалось пористым, как губка; несмотря на почти трехметровую высоту, крест весил вряд ли больше десяти — пятнадцати килограммов. Три широкие поперечины когда-то прикреплялись к вертикальному брусу двухдюймовыми деревянными гвоздями, большая часть которых уже выпала из своих гнезд и затерялась в щебнистой почве. Две меньшие поперечины отвалились и насквозь проросли высокой травой. И никаких признаков надписи на кресте! Открытие было неожиданным и, конечно, очень важным. Необыкновенная ветхость обломков говорила об их древности — это были следы, уходившие в глубину веков.
Я подбежал к краю площадки:
— Ребята, идите скорей сюда, посмотрите-ка, что я тут нашел!
По-видимому, мой голос звучал необычно; пораженные этим, Петя и Саша мгновенно взобрались на скалу. Бонапарт поднялся на нее тем же путем, что и я. Все четверо мы внимательно исследовали крест и окружающую обстановку. Петя подобрал несколько выпавших деревянных гвоздей. Это были заостренные колышки длиной до пяти сантиметров и толщиной в верхнем конце около шести — восьми миллиметров. Дерево колышков оказалось очень прочным и твердым. Оно противостояло времени гораздо успешнее, чем дерево самого креста.
— Похоже, что гвозди сделаны из сучков лиственницы, — сказал Петя, внимательно осмотрев их и попробовав ножом, — они почти как железные.