По мере упорядочения Социалистического уклада жизни равномерно начинает выступать жизнь Искусства.
Нам, защитникам новых идей в Искусстве, выдержавшим борьбу с общественным бездарным интеллигентско-мещанским взглядом на Искусство, приходится вновь выходить на трибуну и встретить своих врагов.
Главные вожди, представители высшей Интеллигенции, аристократии, замолкли, они не пойдут работать в Пролеткульты, они слишком велики и тонки, а печатные простыни их газет умерщвлены.
Но они оставили огромное наследие, расплодив академистов, которые представляют из себя старую рваную подкладку [смесь интеллигента и приказчика, обучившегося за прилавком среди разных покупателей.
Эти — бездарные, ибо тех, даровитых авторитет<ов, уже> нет.] Они возомнили, что народу нужны они и их академическое Искусство, и, увидя среди рабочих рисующего пейзажик, иллюстрирующе<го> анекдот, удивляются ложно и еще дальше вводят в заблуждение1.
Это лже-художники, а Социалисты, окружающие их, начинают всё больше и больше противостоять новому Искусству-творчеству, агитируют в<о> множестве издающихся журналов <за> то, что необходимо искоренить.
Пусть мне скажут, что нового и какая разница между всеми <новыми журналами с их> рисунками, взглядами, обложками, шрифтом и критикой <и> «Синим журналом», «Нивой», «Огоньком» (царство небесное им).
Никакой.
Я бы добавил, что они еще хуже, ибо в них неправдиво<е>, недобросовестное отношение (неискреннее).
К рисующему рабочему относятся как <к> ребенку, нарисовавшему лошадку в 3-летнем возрасте, папа и мама всем кричат о таланте, а здесь же недопустимо это.
Здесь нужна серьезная работа и серьезное отношение.
Перед нами человек, который не улыбается.
Нет той обезьяньей улыбки, которая лежит еще на лицах многих.
Но вот что, товарищи Социалисты, не согласитесь ли со мною, что все, ныне работающие в пролеткультах Искусств, <— академисты, поскольку> до мозга тела их внедрена та академическая анекдотическая <система,> которая обслуживала главным образом буржуазную интеллигенцию и дворцы<?>
Разве в снимочках пролеткультских не видна эта зара<за>, разве в них нет той тенденции и стремления дать копии, дать протокол обыденной сутолоки жизни?
Возьмите журнал «Пламя», <который> начал помещать Сезанна работы2 и съехал до Бродского3, а через неделю <там появился> Горюшкин-Сорокопудов4, потом Ежекевич из «Нивы»5.
Так постепенно перейдет все из «Огонька», «Синего журнала», «Родины» и т. д.
Это все делается теми, кто вообразил себя бунтарем, новатором, революционером и {теми}, которые смотрят на пролетариат как <на> меньшее от себя <существо>, учат, показывают.
Но учить и показывать можно, но «как» только<?>
Разве, насаждая образцы Бродскими (ради того, что фабрики написаны), не есть воспитание старо<го?>
Но нет нигде ни слова за новое, боятся нового, боятся, ибо надо много работы, чтобы понять, а раз <3 слв. нрзб.> Искусство нужно понимать, то оно упадочное, буржуазное.
Бродский понятен, <у него написана> труба, видно, что фабрика, ну значит, пролетарское <искусство>.
Новому народу новое.
Новый стиль домов, долой грек<ов>.
Новые дороги, новые познания.
Новая музыка, поэзия, театр.
Нам не нужно шаблоном прежнего устанавливать сегодняшнее.
Вот все <те> подмостки, <где> мы должны очистить себя, чтобы свежими, грубыми, угловаты<ми> начать новую культуру, да такую, чтобы она ни одним ребром не коснулась старого.
Мы из хаоса перепутавшихся понятий переходим к системе и плану, всякое «искреннее» как убожество изгоняется, мы должны сознательно строить путь, который ведет нас к определению цели.
Через долгий путь Искусство цвета, объема путалось среди мещан<ских> углов, обслуживая прихоти размещения мебели по углам, <художники> украшали ноздри, расписывали лица, описывали случаи, виды и т. д.
[Сейчас все это требует классификации своего назначения.]
Как жизнь, так и Искусство меняло формы свои, двигаясь к совершенству, к всезнанию, всемогуществу, всевидению.
И в настоящее время выдвинутые формы Кубизма и дают новое видение, новое знание, это есть большой плюс, а не минус.
Через кубизм мы освобождаемся от подражания вещи, мы не повторяем раз уже созданное.
Мы получили острую живую систему разрушения всего старого мира, распыляя его в своем сознании.
Мы идем к пространству.
Мы идем не <к> Искусству уметь передать видимое, а идем к творчеству, т. е. созданию того, чего еще не видим реально.
Революция есть бунт-разрушение, Социализм есть система новой формы.
В Искусстве Кубизм, Футуризм — разрушение, освобождение [личности] коллектива.
Супрематизм — система нового Миросознания, новый путь пространства, [где материя лишается вида].
Кубизм, футуризм — новая цепкая {штука} материи, <это —> бетон, железо, машина, где распылен<ная> вещественность спаивается в новую конструкцию, ведя страшную борьбу с творчески интуитивным сверхразумом, находясь в логической связи с разумом-человеком.
Здесь борются два образа, человек — и сверхчеловек, новая оболочка, в которую переходит совершенный разум, оставляя в человеке ненужный изжитый образ как скорлупу.
Пройдут еще эпохи, и новое сознание получит новую одежду и систему, а то, что мы называем человеком, останется таким же организмом переходным, как <к> человек<у> обезьяна.
Кубизм и футуризм дают нам возможность уже заглянуть в небольшую щель и посмотреть на новый строящийся мир.
Первый дает наибольшее напряжение покоя, второй скорости, следовательно, в новый мир перенесены и старого основы главные — покой и движение, все же остальное брошено, как разбитый горшок.
И вот вы хотите во что бы то ни стало склеивать куски и перенести в новую жизнь те же бутылки, склянки, пузырьки из<-под> лекарств, старые замки, понош<енные> шляпы. Вы — старьевщики, вам жалко расстаться <с> поистине ненужным хламом.
И если всмотреться в ваше тело, то оно напоминает чердак бабушки, которая каждую тряпочку и аптечный пузырек <в течение> многих лет собирала (и не дай Бог разбить один).
Этих склянок, склеенных фарфоров, фотографий, хрусталей, статуэток такое множество (одних Венер Милосских миллионы пудов, да всевозможных Зевсов, купидонов), такое множество, что, конечно, нужно очень много народу, чтобы охранять этот чердак.
В вас борется разум человека, привыкшего к покою и сну, привыкшего к своим старым туфлям, халату, кепке.
Вся его кладовая — есть ваши черепа, в рытвинах которых и позапиханы все склянки и пробки.
И понятно, что вы, опьяненные логическим «здравым» напитком, уподобляетесь алкоголикам.
Почему вы поднялись на нас, Кубистов, Футуристов, Супрематистов, вполне понятно.
Вам, Академистам, Импрессионистам6, Бубновым валетам (меньшевикам)7, необходимо спасать свои склянки, в особенности теперь, когда чердак (Интеллигенция Обществ старого мнения) разбит, и вы целиком все остатки и склеенные разбитые фарфоры стараетесь втиснуть в новую кладовую.
Этой кладовой хотите сделать нового кузнеца мира, пролетария.
И благодаря тому, что Социалисты не разбираются сами в причинах движения Искусства, вы и оборудованы миллионами журналов.
И нам нет места на ваших страницах.
Социалисты должны чувствовать бунт негодования в наших страницах, и
в силу этого уже мы должны быть родственны. Ибо мы говорим — долой старье. Новому миру Новое Искусство-творчество.
Долой Рафаэлей, Фидиев, долой остатки скелетов древности, не доеденных временем.
Из бетона, железа, стали, чугуна и камня восстанет новая стройка нашего современного дня.
К ней, за новое поднимит<е> руки. Текстильщики, вы чувствуете цвет. Металлисты, вы чувству<ете> объем метал<ла>8. Поднимите знамена современности.
К. Малевич.
Супрематизм (Квадрат, круг, семафор современности)*
Супрематизм — концентр, куда сошлась мировая живопись, чтобы умереть.
Н. Пунин9
Ко мне 19 веков принесли живописный труп. Я обнаружил смерть от внедрения цветов, из тела вынул цвета и бросил в новые системы.
Мир принес труп экономики, политики, старых государств, и смертью им была революция. И она брошена в системы жизни как живой элемент.
Живопись умерла, как старое государство, потому что она была одной частью его организма.