ибо молчаливо предполагается, что психотерапевт должен иметь цель. Однако именно в психотерапии мне представляется благоразумным такой подход, в соответствии с которым врач не ставит перед собой какую-то определенную цель. Он едва ли может понимать ее лучше, чем позволяют природа или воля к жизни больного. Судьбоносные решения, как правило, подчиняются инстинктам и другим таинственным, неосознаваемым факторам, а не осознанным волевым решениям или благонамеренной рациональности. Ботинок, который приходится впору одному человеку, жмет другому, и не существует всеобщего универсального рецепта жизни. Каждому человеку присуща индивидуальная форма жизни, иррациональная форма, о которой невозможно сообщить как-то иначе.
Все это, разумеется, нисколько не препятствует стремлению добиваться максимальной нормализации и рационализации. Однако, если удается добиться достаточного терапевтического успеха, этим можно и пренебречь. Если же успех недостаточен, то терапию – нравится нам это или нет – следует направлять на иррациональные составляющие психики пациента. Здесь мы должны следовать за природой, и то, что делает врач, является не столько лечением, сколько развитием заложенного в пациенте творческого начала.
То, о чем я должен сказать, начинается там, где зарождается развитие и заканчивается лечение. Как можно видеть, то, что я могу отнести к неразрешенным вопросам терапии, ограничивается теми случаями, при которых рациональное лечение не позволяет добиться удовлетворительного результата. Материал болезни, представленный в мое распоряжение, составлен в каждом случае весьма своеобразно: свежие случаи находятся в решительном меньшинстве. Во многих случаях в анамнезе больного в той или иной форме уже имело место психотерапевтическое лечение, как правило, с частичным успехом или полностью неудачное. Приблизительно в трети случаев мои пациенты страдают неврозами, не поддающимися отчетливому клиническому определению, особенно если речь идет о бессмысленности и бесцельности их жизни. Я не стану возражать, если мы обозначим это состояние как всеобщий распространенный невроз нашего времени. Приблизительно две трети моих пациентов перешагнули рубеж второй половины жизни.
Этот своеобразный материал оказывает рациональному лечению особенно сильное сопротивление, вероятно, потому, что он характерен по большей части для социально адаптированных, зачастую обладающих выдающимися способностями индивидуумов, которым ничего не говорит слово «нормализация». В том же, что касается так называемых нормальных людей, то я поистине не в состоянии предложить им готовое представление о жизни. У большинства таких пациентов ресурсы сознания истощены – для таких случаев уместно английское выражение I am stuck – «Я застрял». Именно этот факт заставляет меня искать неизведанные возможности, потому что мне нечего ответить пациенту на вопрос: «Что вы мне посоветуете? Что я должен делать?» Да, я тоже этого не знаю. Я знаю только одно: если мое сознание не видит возможного пути и потому застревает, то на этот невыносимый тупик должна отреагировать моя бессознательная психика.
Это застревание представляет собой душевный, психический процесс, каковой настолько часто повторяется в ходе развития человечества, что даже стал мотивом множества сказок и мифов, в которых мы находим упоминания о разрыв-траве, отпирающей любые ворота, или о полезных зверях, находящих тайные тропы. Это означает, иными словами, следующее: застревание является типическим событием, порождающим с течением времени столь же типическую компенсаторную реакцию. Отсюда мы можем с определенной долей вероятности предположить, что нечто подобное имеет место в подсознательных реакциях, как, например, в тех реакциях, что всплывают в сновидениях.
В таких случаях – и по этой причине – я направляю свое основное внимание прежде всего на сновидения. Я делаю это не потому, что крепко привержен идее о том, что надо работать со сновидениями, и не потому, что придерживаюсь какой-то мистической теории сновидений, но только для того, чтобы выйти из затруднительного положения. Я не знаю, что смогу извлечь из сновидений, и поэтому пытаюсь найти в их содержании хотя бы что-то, ибо в сновидениях присутствуют образы, которые что-то обозначают, а это уже больше, чем ничего. У меня нет теории сновидений, и я не знаю, как возникают сны. Я вообще не уверен, что мой способ работы со сновидениями заслуживает название метода. Я вполне разделяю все предубеждения против толкования сновидений, каковое, на мой взгляд, является квинтэссенцией неопределенности и произвола. С другой стороны, я знаю, что, как правило, из толкований выходит и нечто полезное, в особенности когда мы долго и основательно размышляем над каким-либо сновидением, погружаемся в него. Это нечто ни в коем случае нельзя считать научным результатом, которым можно блеснуть или с помощью которого можно найти рациональное объяснение; нет, это всего лишь практически важный намек, показывающий пациенту, куда ведет его подсознание. Нельзя полагаться на то, что результат рассуждений о сновидениях является доказуемым или бесспорным; я просто преследую в этом случае побочную цель самоудовлетворения. Я должен полностью довольствоваться тем, что это рассуждение чем-то наделит пациента, придаст течению его жизни определенное направление. Единственным критерием, который я могу признать, является тот факт, что результат моих усилий работает. Моими научными увлечениями – поиском объяснений – я могу заниматься в свое свободное время.
Содержание первичных сновидений бесконечно разнообразно; имеются в виду те сновидения, которые появились в начале событий определенного рода. Во многих случаях сновидения указывают прежде всего на прошлое и напоминают о забытом или утраченном. Часто эти застревания и дезориентация имеют место, когда направление хода жизни становится односторонним. Именно в этот момент может наступить утрата либидо. Вся прошлая деятельность становится неинтересной и даже бессмысленной, а ее цели внезапно начинают казаться недостойными достижения. То, что у одних людей оказывается лишь результатом мимолетного перепада настроения, может у других стать хроническим состоянием. В этих случаях часто представляется, что прочие возможности развития личности погребены где-то в прошлом, о чем, правда, не знает никто, в том числе и сам пациент. Сновидение может помочь напасть на верный след.
В других случаях сновидение указывает на текущие факты, которые сознание не воспринимает как проблемные или порождающие конфликт, будь то, например, брак, социальный статус и т. п.
Эти возможности находятся еще в рамках рационального, и поэтому мне не составляло большого труда правдоподобно объяснять такие первичные сновидения. Настоящие трудности начинаются тогда, когда в сновидении нет указания на что-то осязаемое, а происходит такое часто, особенно тогда, когда сновидения имеют отношение к будущему. В данном случае я имею в виду не только пророческие сновидения, но также сновидения с предчувствиями, или «рекогносцирующие» сновидения. Такие сновидения содержат ощущение неких возможностей, поэтому стороннему наблюдателю они представляются непонятными и недоступными анализу. Часто они и мне самому кажутся неубедительными и непонятными, вот почему я в таких случаях говорю пациенту: «В это я не верю. Но попробуйте пойти по этому следу». Как уже было