Читать интересную книгу Конец - Давид Монтеагудо

— Ну? Всё? Откуда, интересно, ты знал, что залает собака?

— Да ничего я не знал! Мне просто хотелось, чтобы вы послушали тишину.

— Охренеть можно! Ты у нас, выходит, поэт!

— Да, тишина… Хотя с тишиной, по-моему, явный перебор получается…

— Если честно, мне было бы как-то поспокойней, если бы сюда донесся шум какой-нибудь машины, а не этот лай.

— Но ведь не зря говорится: где есть собаки, там есть и люди.

— Ага, только люди порой бывают хуже собак.

— А я была бы рада сейчас услышать даже одну из тех машин… Ну из которых орет на полную мощь музыка. Так что судите сами, какое у меня настроение.

— Господи, да неужели вы все и вправду так перепугались? Вам не нравится одиночество?

— Какое еще одиночество? Нас здесь девять человек!

— Ты же понимаешь, что я имею в виду.

— Конечно! Ты имеешь в виду покой, тишину, но… Если честно, то при полном отсутствии электричества, когда не работает ни один прибор и нет возможности связаться с внешним миром или воспользоваться машиной… уж не знаю… но покой получается прямо-таки кладбищенский.

— Да, кстати, Марибель! А ведь мы так и не нашли там той машины-призрака.

— Какой еще машины-призрака?

— Ну той, про которую ты говорила. Якобы она стояла там же, где и наши.

— Наверняка они уехали, пока мы тут веселились.

— Ничего, завтра попытаемся, как я уже сказал, воспользоваться машиной Уго.

— Сколько можно повторять! Это машина Ковы, а не моя!

— Только она одна работает на бензине — и если толкнуть ее под горку, должна завестись…

— И чтобы внутри кто-нибудь обязательно сидел, на случай если получится.

— А что, у машин нет аккумулятора?

— Искру свеча дает, непосредственно генератор или что-то вроде того. Правда, Рафа?.. Рафа…

— Приблизительно так.

— Вот видите? Значит, надо только, чтобы мотор сделал несколько оборотов; даже если нет никакого аккумулятора, он должен завестись.

— Не пойму, чего вы так переполошились. Завтра все опять будет действовать, руку даю на отсечение… А когда окажетесь в конце длинной пробки на автостраде, скажем, после обеда, сразу вспомните мои слова и пожалеете, что электричество не отключили раз и навсегда. Ну а в понедельник дружно начнем вкалывать — и никуда от этого не денешься.

— Ох, не напоминай мне про понедельник!

— Ну вот и радуйся тому, что сейчас еще только суббота…

— Уже воскресенье.

— Хо-ро-шо, воскресенье. Посмотри на небо — лучше, чем в планетарии.

— Правда… Кажется, сто лет не видела Млечного Пути — последний раз это было в деревне, когда я была еще девчонкой. И уже успела забыть, какой он… совсем белый, прямо как дорожка…

— Ага, Путь Сантьяго…[8]

— На небе все сдвинулось, да; все заметно сдвинулось, с тех пор как пропал свет и мы вышли сюда…

— Вон та звезда никуда не движется, и все остальное вертится вокруг нее. Видишь?

— Это Полярная звезда. Если провести воображаемую прямую линию от двух звезд стенки «ковша»…

— Интересно, а кто-нибудь заметил хоть один самолет?

— Ты о чем?

— О чем? Видел ли кто-нибудь в небе огни хоть одного самолета? Они вечно летают туда-сюда… Мы здесь уже довольно долго лежим и…

— Если честно, я не обращала на это внимания.

— И я тоже.

— Не исключено, что они просто здесь не летают… Не знаю, где пролегает маршрут.

— Самолеты — они летают повсюду. Это вам не метро!

— Нет, ну все-таки не совсем чтобы повсюду.

— Может, какой и пролетел, когда мы не смотрели на небо, когда разговаривали, прежде чем улечься.

— А вы знаете, что спутники, искусственные спутники, — их тоже бывает видно. Я сам как-то раз наблюдал.

— Невооруженным глазом?

— Да, он как звездочка, но только движется все время с одинаковой скоростью и все время по прямой. И в полной тишине.

— Вот оно! Шум! Мы ведь не слышали шума… от двигателя.

— Нет, ты все-таки решил нас доконать…

— Тихо! Слушайте!

— Ну что еще теперь?

Какой-то звук зарождается в самой середине группы, он нарастает — сначала это жалобный горловой стон, потом стон превращается в настоящий вой, долгий, с меняющимися модуляциями, похожий на волчий. Кто-то из присутствующих вскочил, кто-то сразу понял, что это Уго решил позабавить друзей одной из своих штучек. Одни с удовольствием приняли его выдумку, другие — женщины — накинулись на него с упреками, но тут он внезапно замолкает в изумлении. Его вой разбудил лай множества собак, и лай этот доносится сейчас со всех сторон, с разного расстояния, и каждый отличается от прочих, один вызывает другой, иногда лай сменяется воем, похожим на вой Уго, иногда раздается пугающе близко. Нестройный собачий хор доходит до своей кульминационной точки — точки максимального накала, а потом начинает постепенно угасать, когда лишь изредка раздается какое-нибудь отдельное тявканье, трусливое, приглушенное дистанцией.

— Они повсюду!

— Мы окружены!

— Они наверняка живут в тех домах, в поселке!

— Но ведь мы вроде решили, что в поселке никого больше нет!

— Есть — зомби. И потом, собакам-то это никак не вредит.

— Что не вредит?

— Излучение.

— Ладно, давайте-давайте, развлекайтесь своими шуточками, войте себе на здоровье… дразните зверей. Вот сбегутся сюда все эти собаки…

— Ну и что? Будет у нас отличная компания. И защита заодно.

— Иногда в лесах бездомные собаки сбиваются в стаи. Они дичают и нападают на людей.

— Не забывайте, что здесь водятся еще и кабаны. Это мы знаем наверняка — кое-кто видел сегодня одного собственными глазами… И эти кое-кто — люди серьезные и вряд ли склонны к…

Ибаньес не успевает закончить фразу. Уго начал подражать уже другому животному. Ясно, что он вознамерился изобразить кабана, хотя повторяющиеся и довольно тоскливые похрюкивания скорее заставляют вспомнить сцену из сельской жизни — подготовку к закалыванию свиньи. И тем не менее некоторые над шуткой смеются, однако самые впечатлительные, наоборот, дружно негодуют:

— Ну хватит тебе, довольно! Идиотизм какой-то! Мы ведь сидим одни в горах, посреди леса. Неужели вы не понимаете. Эти кабаны, черт бы вас побрал, и на самом деле очень опасны!

— Кабанов бояться нечего. Они нападают, только если оказываются в западне, если чувствуют прямую опасность. Кроме того… они вегетарианцы.

— Да, а еще они буддисты и увлекаются макробиотикой.

— Что? Разве они не вегетарианцы?

— Про животных не говорят, что они вегетарианцы, это особая культура, жизненная позиция. Про животных надо говорить — травоядные.

На миг воцаряется тишина — какая-то выжидательная тишина. Сперва кажется, что Рафа не удостоит издевку ответом, но он все-таки не выдерживает:

— Ладно. Можете не беспокоиться. Больше я рта не раскрою до самого утра… Кроме того, мы с Марибель сейчас же отправляемся спать.

— Рафа…

— Сейчас же!

Рафа и Марибель встают и начинают собирать свои вещи. Опять возникает тягостное молчание.

— Возьмите с собой зажигалку… а когда устроитесь, положите ее на первую кровать — ту, что в углу, рядом с дверью.

Кто-то начинает перешептываться, пока Рафа и Марибель идут к приюту. Затем, уже после того как они скрылись за дверью, раздается голос Ампаро, вкрадчивый, негромкий, но отчетливо слышный:

— А ты мог бы и промолчать…

— Ну я виноват, правда виноват… Но мне показалось смешным… только представьте себе, кабаны сидят в макробиотическом ресторане, заказывают соевые гамбургеры…

— Да замолчи ты!

Больше Уго ничего не говорит, и на площади опять воцаряется молчание. Затем снова звучит голос Ампаро:

— Я, пожалуй, тоже отправлюсь спать. Надоело мне все это, и нет никакого желания дожидаться здесь восхода солнца.

— А мы пока еще останемся, но, возможно… скоро тоже к вам присоединимся.

— Спокойной ночи.

Остальные хором желают ей спокойной ночи, и она удаляется. Все долго молчат. Уже давно затих шум ее шагов, и только тогда кто-то решается заговорить:

— Как странно. А свежее не становится.

— Посвежеет. Перед самым рассветом всегда бывает прохладнее всего.

— Думаю, ждать осталось уже совсем недолго.

— Часы! Мы ведь даже не посмотрели на часы!

— Посмотрели! Вот Рафа, например, посмотрел на свои — и ничего… Мы даже не знаем, который точно час… не знаем, когда они остановились. У Рафы часы дигитальные, и они вообще ничего не показывали.

Уго — Ибаньес

Веселый утренний свет заливает спальню. Через высокое окно на одной из стен видны верхушки деревьев и кусок голубого неба. Дверь, ведущая в зал, распахнута, и сквозь проем сюда проникает ослепительно-яркая узкая полоска — она словно зажигает все, чего касается: и крошечные частички пыли, парящие в воздухе, и плиты, покрывающие пол, и грубые одеяла на кроватях — их серый цвет благодаря пылающему солнечному лучу словно разбивается на пятна, которые переливаются пестрыми бликами. Тишина. Слышно только птичье чириканье и далекий шум реки — это совершенно естественные звуки, они несут в себе ощущение утреннего покоя, как и свежий воздух или густая голубизна небес.