Читать интересную книгу Улисс из Багдада - Эрик-Эмманюэль Шмитт

— Ну вот видишь. Ты сам знаешь правильное решение! Вперед!

— Вперед?

— Да, я еду с тобой.

В полночь я пришел к Бубе в сквот и подполз к его матрасу, не разбудив остальных либерийцев. В темноте я сообщил ему о своем провале и о решении продолжать путь.

— Вот мы и на равных, Саад. Мне было отказано в статусе беженца.

— Когда?

— Год назад. Я не стал тебе говорить, чтобы не обескураживать.

— Как! И тебе тоже? А то, что твоих родных убили у тебя на глазах, а пытки, а изуродованный рот, это все их не…

— Они говорят, что у меня нет письменного подтверждения ни рождения, ни национальности.

— Иными словами, они говорят, что ты лжешь!

— Им так удобнее. Они никак не могут понять, какая выгода Америке приютить у себя Бубакара — без квалификации и диплома.

Он энергично поскреб голову пальцем, словно это помогало ему извлечь лучшие мысли.

— Знаешь, Саад, с диктатурой, по крайней мере, все ясно, там играют в открытую, понятно, что есть централизованная власть, полновластие, совершенно безнаказанно творящее произвол. На Западе все затейливее: нет деспота, а есть неприступные чиновники, их правила толще телефонных справочников, законы состряпаны с наилучшими намерениями. А на выходе что? Те же абсурдные ответы! Тебе не верят, ты не в счет, твоя жизнь не имеет значения. Пусть тебе больше не надо угождать тирану, теперь ты обнаруживаешь, что не устраиваешь систему: слишком поздно, не тот случай, не хватает официальных данных. Вы родились? Нет, раз у вас нет доказательств. Вы либериец? Докажите, или оставайтесь ни с чем!

— Поехали со мной в Лондон.

— Я думал уехать в Иерусалим. Вроде бы таким, как я, удается добыть там работу, а потом, через несколько лет легализоваться. У меня есть родственник, он предложил мне мыть посуду в ресторане. Поехали со мной.

— Забудь. Арабу селиться в Израиле — это все равно что рыбе загорать в пустыне. Лучше поедем со мной в Лондон.

До утра мы строили планы. Потрясенный тем, что я предложил ему путешествовать вместе, Бубакар в конце концов принял мой план.

— Хорошо, — подытожил он. — Дай мне несколько дней. Я расспрошу людей, узнаю, как это делается. Главное — добраться до Европы. Там выпутаемся. А пока активнее улыбайся дамочкам из «Норы», нам понадобятся деньги.

В следующие дни я встречал Бубу только за вечерней едой — единственной нашей трапезой — на улице возле сквота. Пока он бегал по Каиру в поисках контактов, я лез вон из кожи, чтобы заслужить чаевые — либо чаще, либо больше.

Наконец после месяца напряженной работы Буба появился передо мной на пороге дансинга.

— Все, у меня есть наводка! Иди за мной.

Лихорадочно пританцовывая на месте и то панически вращая глазами, то внезапно разражаясь смехом, он утащил меня в нескончаемое странствие по городу, в результате которого мы очутились перед футбольным полем, окруженным рядами скамеек, на которых сидело несколько тысяч человек.

— Вот.

— Что — вот?

— Наш путь к бегству.

Я огляделся, пытаясь понять, чтó могло дать Бубе такую надежду. Он хихикнул пискляво и нервно, как страдающий бессонницей человек, у которого нервы на взводе.

— Объясни мне, пожалуйста, Буба.

Своими двухцветными руками он показал на исполинский плакат, обрамлявший вход на стадион.

Посреди плаката размером десять на четыре метра красовались девять рок-певиц с угольно-черными глазами, с начесами волос на головах, одетые в стиле «Лолита с того света». Они взирали на нас с высоты своих фотографий и злобно высовывали языки, а рядом с наклейками «все билеты проданы» и «дополнительный концерт» крупные готические буквы с металлическим блеском сообщали жуткое и очевидное имя: «Сирены».

8

Бывают мечты, которые погружают нас в дрему, бывают мечты, что не дают уснуть.

Желание уехать придавало мне неисчерпаемую энергию, постоянную, все прибывающую силу, она была больше меня, способна преодолеть любые пределы, в том числе пределы здравого смысла.

Почему я покинул Египет, вместо того чтобы в нем поселиться?

Если бы я положил свою котомку здесь, если бы пожертвовал Нилу свою тягу к Западу, я смог бы выстроить надежную жизнь, избавить себя от годов страдания и унижений.

Почему?

Что может быть легче, чем переместиться из Багдада в Каир, из одной арабской столицы в другую?

Почему?

Оглядываясь на прожитую жизнь, мы видим ее жужжанием вечных «почему», не услышанных вовремя, чередой перекрестков, где мы не увидели прямой дороги вперед. Я пришел в город фараонов твердо намеренный уйти из него, и возможность остаться даже не приходила мне в голову. Спасибо Саддаму Хусейну! Опять спасибо ненавистному диктатору, все еще давившему на меня, хотя и неспособному наложить руку. С детства этот колдун столько раз морочил мне голову арабским миром, арабской силой, арабской борьбой, арабской гордостью, что я проникся отвращением к этой пропаганде. Покидая Ирак, а затем и Египет, я отвергал не только родину и ее близкого соседа, но часть себя, ту струну, которую хотел затронуть во мне Саддам: арабскую душу. И где бы я ни находил эти идеалы и даже их след или дальний отголосок, я видел лишь вранье, манипуляцию и мнимость: не сознавая того до конца, я ненавидел арабский мир.

Но я не мог вообразить, что едва я совершу вылазку в не арабский мир, как тут же стану завзятым арабом. Мы думаем, что бежим из тюрьмы, а сами тащим за собой решетку. Но это уже другая история, которую я расскажу позже…

Верный своим уловкам, связав нашу судьбу с «Сиренами», Бубакар вытащил счастливый билет. Благодаря им нам удалось вырваться из Египта и приблизиться к цели. Однако их общество, как станет видно впоследствии, оказалось предприятием небезопасным.

Кто из жителей Земли не слышал о «Сиренах»? Их слава так скоро вышла за пределы родной страны — Швеции, — что сегодня никто уже не помнил, откуда они взялись, ибо их англоязычный шлягер «Herbal tea» — гимн наркотикам — стал всемирным хитом.

Эти юные чертовки начинали втроем под названием «Чертовы детки», потом группа выросла до пяти под названием «Русалочий паштет», объясняя, что паштет из русалок — это подделка, как все паштеты из разряда деликатесов, как, например, паштет из мяса ласточек, на 80 процентов состоящий из свинины и на 20 процентов — из мяса ласточек, и мы тоже на 80 процентов — свиньи, а на 20 — певицы. Наконец, расширив состав до девяти, они переименовали себя в «Сирен».

«Сирены» не были иллюстрацией средневековой легенды: ничто не связывало их с девами-рыбами, ничто в них не напоминало легендарных красавиц с обнаженной грудью, с огненным взором, чьи гривы струились вдоль гибких тел, заканчивавшихся чешуйчатыми хвостами, роковых красавиц, утаскивавших моряков на дно, предварительно соблазнив их. Гораздо больше, чем сирен древности, они напоминали сирены современные — электрические сигналы тревоги, воющие раструбы, разрывающиеся при угрозе пожара или ограбления.

Любой, кто присутствовал на концерте «Сирен», понимает, что их название объясняется, главным образом, пронзительностью звука. Работая на пределе мощности, культивируя уродство, плюясь в микрофон так, что каждое слово становилось неразличимо на слух, искажая звук металлических инструментов до невыносимого визга, они творили на сцене истерическое действо, одетые в костюмы из старых жестянок, и скорее били по гитарам, чем играли, кричали, а не пели, непристойно корчились вместо танцев. Порочные, подвижные, циничные, насмешливые, они, не позволяя себе ни малейшей передышки, сминали зрителей, как танковая армада. У тех было два способа реагировать на зрелище, требовавшее от них не слуха — барабанные перепонки лопались, — а выносливости: либо бежать, либо сдаться. Кому везло, те впадали в транс.

В первый вечер моей работы с ними, на последнем концерте в Каире, после того как на первых десяти минутах несколько человек потеряли сознание, после того как вынесли пятерых затоптанных толпой подростков, шоу достигло полного накала. Едва «Сирены» в ярости осыпали зрителей ругательствами, сравняли их с дерьмом, как те, окончательно покоренные, принялись скандировать их песни, которые знали наизусть. Я счел это зрелище столь же поразительным, сколь и необъяснимым: как им удается в этом грохоте распознать мелодию? Разобрать в хриплых воплях слова? Я открыл таинственную сущность фанатов — этих людей, обладающих сверхъестественными способностями, единственных существ, способных раздобыть такой аппарат, чтобы воспроизводил записи «Сирен» и не взрывался, разумных существ, способных запомнить бессвязный текст, зрителей, которые платят целое состояние за билеты, а потом ничего не видят, ибо корчатся на скамейках с закрытыми глазами и не слышат, поскольку сила звука разрывает им барабанные перепонки. И вообще, как они могут извиваться, хлопать в ладони, махать руками над головой, будучи спрессованы, прижаты друг к другу, как липкие зерна риса? И что за удовольствие орать вместе до хрипоты? Все равно что петь во время бомбежки…