"Теперь я мечтаю о вороном жеребце с серебряной сбруей, - сказал он. - И чтоб жеребца звали Скилур, в честь нашего царя", - при этих словах у Полудина азартно загорелись глаза и в щеки ударил крутой румянец.
Петр Петрович не стал спрашивать у Полудина, кто такой Скилур и почему он назвал его "нашим царем". Не до того ему было: его обуяла такая злость, что, не уйди Полудин в ту же минуту, он, кажется, набросился бы на него с кулаками. Поостыв же немного, Лукашевский решил, что отправится на линию сам, без Полудина - соорудит волокушу и с Божьей помощью авось да доберется до места аварии. А там, глядишь, и Полудин одумается, если в нем еще осталась хоть капля совести: ведь стыдно будет ему, молодому и здоровому, смотреть как потащит в степь тяжелую волокушу старый человек.
Целый день ладил Лукашевский волокушу посреди двора, - чтоб Полудин видел, - нагружал ее имуществом. Прибегал Павлуша, спрашивал, что это будет, приходила Александрина и наблюдала как упорно трудится Петр Петрович, сколачивая длинные жерди и отесывая под полозья их концы; выглядывал из окна, посмеиваясь и посвистывая, Полудин. Петр Петрович потел, чертыхался, примерялся к волокуше, впрягаясь в оглобли, таскал ее по двору, сначала пустую, потом нагруженную. К вечеру полностью снарядил ее, поставил у входа в аппаратную, включил маяк и отправился отдыхать. Часа два провалялся без сил на диване, затем стал звонить на подстанцию, чтобы предупредить диспетчера о своем решении выйти с утра на линию. Подстанция долго не отвечала. Наконец трубку взяла какая-то женщина - прежде Лукашевскому всегда отвечал мужчина - и потребовала, чтобы Петр Петрович прекратил беспокоить ее своими бесконечными звонками, так как на подстанции, кроме нее, никого нет.
"А вы кто? - спросил Петр Петрович. - Что за цаца такая, которую нельзя беспокоить?"
Женщина ответила, что она сторожиха и охраняет объект, который теперь никому не нужен. Лукашевский стал кричать и требовать диспетчера. Сторожиха тоже закричала, обозвала Лукашевского "дубиной", сказала, что он, наверное, свалился с неба, если до сих пор не знает, что подстанция давно не работает, поскольку по требованию народа остановлена главная станция в сопредельной независимой области. Петр Петрович, обескураженный ее словами, попытался сообразить, о какой независимой области идет речь, и пока думал об этом-, сторожиха бросила трубку. Он позвонил снова, но безрезультатно - к телефону на другом конце провода больше никто не подходил. Тогда он связался с Яковлевым. Яковлев выслушал его и сказал, что сторожиха права. "В сопредельной независимой области, - объяснил он, - народ заблокировал электростанцию как экологически вредную. Надо слушать радио, дорогой Петр, а не малевать заграничные пейзажи". Теперь уже сам Петр Петрович бросил трубку так обидели его слова Яковлева.
Стукнула входная дверь. Лукашевский оглянулся, ожидая почему-то увидеть Гостя. Но в аппаратную вошла Александрина. У нее было виноватое лицо. Петр Петрович вздохнул. Было ясно, что она пришла извиниться. Не за себя - ее-то Лукашевский ни в чем упрекнуть не мог, - а за мужа, за Полудина: она все знает, все видела, ей стыдно за него, между ними произошел очень серьезный разговор, он осознал свою вину, раскаивается и просит его простить. И, конечно же, пойдет завтра с Петром Петровичем на линию, раз уж так надо, а сейчас готов подменить его на дежурстве, понимая, что Петр Петрович устал и нуждается в отдыхе. И добавила от себя: "Не сердитесь на Полудина: с ним происходит что-то неладное, как и со всеми нами - затмение какое-то. И идите отдыхать: кто знает, какой завтра выдастся день..."
Ах, Александрина, Александрина, милый человечек, добрая душа, одна лишь ты только и печешься обо мне, тобой лишь одной согревается мое старое сердце. Но мы из разных времен, из разных пространств, тебе цвесть, а мне тлеть, как сказал Поэт, и руки наши не сплетутся, как не сплетается ветер с листвой... Прощу я твоего муженька, хоть в том и нет нужды: сорванное яблочко хотя и краснеет, да не наливается. Тебя успокою, тебя жалею. И люблю...
Такие слова прокатились теплым комочком по сердцу Петра Петровича, но вслух он сказал другое: о том, что идти на линию не надо, так как уже отключена и подстанция, и что он успел отдохнуть, потому в подмене не нуждается.
Александрина не стала допытываться, почему отключена подстанция, видимо, решила, что это - в порядке вещей, покивала печально головой и тихо ушла. Лукашевский подумал, что мог бы сказать ей что-нибудь ласковое, но тут же похвалил себя за сдержанность: время ли думать о якоре, когда рубишь трос?
То, о чем он думал после разговоров с подстанцией и Яковлевым, можно было вместить в одно понятие: распад. Распадался привычный мир. Он думал об этом и раньше. Но теперь факт распада представлялся ему особенно четко и убедительно. Прежде многое можно было свести к случайностям. Теперь же стало очевидно: события, как выстроенные в один ряд костяшки домино, толкают друг друга и валятся неотвратимо. Кто толкнул первую костяшку? "Ветер, - ответил себе Петр Петрович. - Может быть, ветер". Другому он ответил бы, наверное, иначе.
Утром Лукашевский связался по радио со своим управлением и сообщил о надвигающейся беде: "Линия вырублена из энергосети, солярка для автономной электростанции на исходе, дороги размыты паводком, доставка горючего невозможна", - доложил он начальнику управления и спросил, что делать.
"Что делать, что делать... Лукашевский? - узнал его по голосу начальник управления. - Вы еще на маяке работаете? - удивился он. - Ваше заявление об увольнении я подписал три недели назад. Вам уже выслан расчет. И вашему помощнику Полудину. А вы, оказывается, все еще там".
"Я просил уволить меня с первого мая, - ответил Петр Петрович. - Но если вы так решили... Кстати, как же я могу покинуть маяк, не дождавшись замены? Удивляться должен я, а не вы. И все-таки объясните мне, что делать?" потребовал Петр Петрович.
"Ничего не надо делать, - ответил начальник. - Ваш маяк переведен в разряд временно бездействующих. По причине, о которой вы сказали - из-за отсутствия энергоснабжения. Флоты предупреждены. Законсервируйте всю систему. Письменный приказ вам отправлен. Для охраны объекта и имущества к вам послан человек. Дождитесь его, передайте ему все по акту и можете быть свободны. Благодарю за безупречную службу, - помолчав, добавил начальник. - Вы слышите меня, Лукашевский?"
"Да, слышу, - ответил Лукашевский. - Прощайте".
Полудин вошел в аппаратную уже после того, как Лукашевский выключил радиостанцию. На нем была брезентовая роба, широкий со стальными кольцами пояс верхолаза, в руках он держал резиновые электромонтерские перчатки. Похлопав перчатками по ладони, Полудин сказал, что готов двинуться в путь, на линию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});