Петр Петрович прошел в толчее лишний марш и вышел не на парадное исполкомовское крыльцо, а во двор - к гаражам и туалету. Во дворе, привязанные к деревьям, стояли оседланные лошади.
"Это чьи? - спросил он у коновода, бородатого юноши в длиннополом тулупе и мохнатой шапке-ушанке. - Скифские или киммерийские?"
"Проваливай, инородец! - ответил ему коновод. - Много вас тут шляется, любопытных!"
Лукашевский предпочел промолчать и отправился за угол, где стояла его машина.
Дорога до флотской базы была не из легких: дважды Лукашевского заносило, бросало в снежные отвалы, хотя он и плелся почти по-черепашьи, с трудом одолел подъем из балки перед самой базой, думал, что придется вернуться. И вернулся бы, когда б хватило бензина хотя бы до райцентра. Поднялся все-таки, исковыряв лопатой скользкий подъем - трудился битых два часа, семь потов спустил, охрип от ругани, проклиная дорогу и машину. Зато потом отошел душой, ощутил праздник, когда мастер привел его на стапеля к яхте. "Анна-Мария" уже, по словам мастера, вполне смотрелась. Да что там смотрелась! Она была уже красавицей. Ее длинное и сильное тело волновало Петра Петровича, старого морского волка. Кубрик показался ему уютнее дома, а палуба так и приморозила к себе подошвы его башмаков, словно не хотела отпускать. Втайне от мастера Лукашевский нежно погладил мачту и прижался к ней на мгновение щекой. Он уже любил ее.
"В марте-апреле можно будет спустить на воду, - пообещал Лукашевскому мастер. - Готовьтесь к окончательному расчету".
При этих словах у Лукашевского сладко дрогнуло сердце.
На базе заправиться не удалось. Оставалась надежда лишь на Квасова. И Петр Петрович, закончив дела с мастером, сразу же отправится на погранзаставу.
Квасов, как всегда, встретил его радушно, сразу же усадил за стол угощать. И угощал щедро: и копчениями, и солениями, и варениями. Ординарцу велел залить полный бак бензина, а жене - приготовить для Петра Петровича "посылочку", собрать всякого рода продукты - из тех же копченостей, солений и варений. Он был в прекрасном расположении духа, хвастался своими успехами - на "отлично" сдал очередную академическую сессию - пересказывал старые анекдоты и сам же весело хохотал. Петр Петрович не сразу решился спросить его про геометрические фигуры на экранах радаров, а когда спросил, пожалел: хорошее настроение Квасова мгновенно улетучилось.
"Есть фигуры, есть, - сказал он, поскучнев. - Никуда не денешься. Но теперь они всем до лампочки, никого не интересуют. Да я о них уже и не докладываю, потому что на других заставах то же самое - крестики-нолики. Мы теперь их так называем. Один мой солдат так задумался над этими крестиками-ноликами, что у него крыша поехала, комиссовали, отправили к маме. Я и сам иногда до того довожу себя этими крестиками-ноликами, - признался Квасов, когда его жена вышла на кухню, - до того взвинчиваю, что страшно становится. Нет, лучше про это не думать. И не говорить! - решительно сказал Квасов. - Пусть об этом лошади думают, у них головы большие... Кстати о лошадях, - снова насупился Квасов. - Ничего не замечали?"
"Что именно?" - спросил Петр Петрович.
"Какие-то конники по окрестностям шастают, целыми эскадронами. Я сам, правда, не видел, но люди говорят. Один мой солдат тоже видел, в приборе ночного видения. Мчались куда-то прямо-таки лавиной. Я интересовался кто такие, у местных жителей спрашивал. Одни говорят, что готы, другие - что тавры. Чепуха, конечно. Какие теперь готы, какие тавры? Тысячу лет их никто не видел. Пацаны, наверное. Воруют в колхозах лошадей и носятся, как ошалелые, по степям. Но тоже беспокойно: вдруг налетят на заставу, за оружием? В других краях такое уже случалось".
Петр Петрович рассказал Квасову про "скифов" и "киммерийцев", нагрянувших к Яковлеву, про их конные клубы.
"А! - закричал радостно Квасов. - Значит, кино! Слышишь, Катя? - позвал он жену. - Все эти конники - проделки киношников. Кино будут снимать. Как я раньше не додумался? А ты боялась налета, - обнял он жену. - Но это всего лишь киношники!"
На обратном пути Лукашевский снова не попал к Яковлеву: теперь его самого вызвали на совещание в областной центр.
"Очень важное какое-то совещание, - сказала Петру Петровичу секретарша. Очень важное! Какой-то район, говорят, отделился и объявил себя независимым государством. Спятили там все, наверное. Не иначе".
Лукашевский вернулся домой затемно. Ворота ему открыла Александрина. Спросила, когда он вышел из машины: "Все дела сделали?"
"Да, слава Богу, - ответил Петр Петрович. - А что здесь? Живем без новостей?"
"Что-то случилось с двигателем электростанции, - ответила Александрина. Заглох и не заводится. Полудин с ним возится. Злой, как собака. Запустил в меня гаечным ключом. Хорошо, что промахнулся".
"Давно возится?"
"С обеда. А тут еще какие-то конники проскакивали мимо. Стреляли из луков по маяку. Хулиганы! Полудин палил по ним с башни из ружья. Осатанел совсем".
Петр Петрович поставил машину в гараж, и, не заходя в дом, отправился к Полудину.
Мрачный Полудин сидел на корточках перед разобранным двигателем и курил. Рядом с ним на полу лежало ружье.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Март начался с буйной оттепели: пришел циклон со Средиземноморья и в три дня растопил снега. По балкам к морю ринулись потоки мутной талой воды. Затрещал и заскрежетал лед у берегов. А накануне женского праздника хлынул теплый дождь, лил целые сутки и довершил спор весны с зимою: каменистая степь стала серой, а разбушевавшееся море изломало льды и погнало их, закружило белыми стаями по черному неуютному простору.
Вода размыла дороги - в балках и на склонах образовались глубокие промоины, непроходимые для машины. Полудин с трудом перетаскивал через них свою "Хонду" и говорил, что легче ходить в райцентр пешком, чем ездить на мотоцикле. Именно в эти дни у него появилось желание купить себе лошадь. Петр Петрович чуть ли не ежедневно звонил Яковлеву и умолял его выслать бульдозер, который зарыл бы промоины на дорогах. Настойчивость его объяснялась не только тем, что ему очень нужно было в райцентр по своим личным делам - купить того-сего. Кончалась солярка. По расчетам Петра Петровича, оставшегося горючего могло хватить дней на пять, не больше. Электролиния же по-прежнему бездействовала. И, значит, через пять дней впервые за всю историю своего существования маяк мог погаснуть. Таким образом, дорога нужна была прежде всего для того, чтобы привезти горючее. Хотя Петр Петрович не знал, где же он его раздобудет. Яковлев, во всяком случае, помочь ему в этом не обещался. Да и с бульдозером для ремонта дороги у него что-то не получалось - не мог найти бульдозериста. Погода тем временем немного наладилась, схлынули потоки, можно было выходить на линию, чтобы заняться ее ремонтом. Но тут появилась другая трудность: если зимой Лукашевский и Полудин могли везти все необходимое для ремонта линии на санях, то теперь им предстояло тащить этот груз на себе. Полудин заявил, что уволится в ту же секунду, как только Лукашевский прикажет выходить на линию. Тогда Петр Петрович прибег к последнему средству - сказал, что не продаст Полудину машину ни за какие деньги, если тот не выйдет с ним на линию. Полудин осклабился и сказал, что Петр Петрович может съесть свою машину хоть с хреном, хоть с редькой, поскольку ему, Полудину, машина больше не нужна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});