в глаза хозяину, извиняясь. По прижатым ушам и положению его головы было видно, что ему стыдно пред хозяином за то, что он, сторожевой пес, так испугался и не защитил территорию от произошедшего только что нашествия чужих.
Егорыч вовсе не сердился на него, напротив — ласково потрепал его за холкой, сказал: «Ступай, ступай на место!».
Пират, озираясь на хозяина, чтобы быть уверенным, что правильно всё понял, неспешно побрел к себе в будку, стоявшую во дворе у входа в коровник. Когда он пересекал двор, в нос ему ударило сочетание плохих, дурных запахов, запахов беды, которые он, старый пес, уже хорошо знал. Это были два запаха: запах пороха и запах крови. Когда эти два запаха появлялись вместе, Пирату становилось страшно.
Чтобы занять себя чем-то Егорыч, подсыпал на пол коровника свежей соломы и опилок, поверх влажного верхнего слоя. Поилки и кормушки уже чистые, после утреннего кормления, он еще раз вычистил и помыл. В той нехитрой своей работе, он старался на совесть, старался исправить хоть что-то вокруг — все то малое, что было в его силах, пока обезумевший мир катился в пропасть.
Когда он пошел сполоснуть тряпку в ведре, стоявшем у входа, он услышал, как сосед и чертова баба-жиличка что-то хлопотали у входа в коровник, загружая свое в тот чертов мотоцикл цвета катафалка. Он остановился за дверью. Грязная вода капала с тряпки на пол, но Егорыч решил не выходить во двор. Он вовсе их не боялся, ни соседа Бекаса, ни чертовой бабы. За многие свои годы он уже научился разбираться в людях, по первому взгляду быстро понимал, что от кого можно ждать. Ему просто ничего этого не хотелось видеть.
Только когда он услышал за дверью звук зарычавшего мотоцикла, а потом голос Ленки-Дурочки, кричавшей на распев: «Досви-и-ида-а-ани-и-ия!», он приоткрыл дверь и увидел Ленку-Дурочку, махавшую вслед удалявшемуся мотоциклу, на котором были двое.
Чертова-жиличка была за рулем мотоцикла, за ее спиной, на сиденье был приторочен большой столитровый рюкзак, который Егорыч много раз видел на спине соседа. Бекас сидел на заднем крае коляски — сесть в коляску он не смог — вся коляска была забита доверху; он смог только просунуть в ее глубину одну свою ногу.
— Досви-и-ида-а-ани-и-ия! — кричала Ленка-Дурочка им вслед.
Она повернулась, увидела протодьякона, выглядывающего через щель, спрятала одну руку за спиной, другую выставила перед собой.
— Вот! — сказала она и показала Егорычу гребешок для волос.
Она спрятала руку с гребешком за спину, показа другую, так же выставив ее перед собой.
— Вот! — опять, с переполнявшей ее гордостью, сказала она.
Егорыч не смог разглядеть в наступивших сумерках, что это было в ее руке.
Он открыл дверь, вышел.
— Что это?
Он подошел ближе, рассмотрел в ее руке ярко-красную коробочку с белыми полосками-треугольниками по краям — сверху и снизу.
— Красная Москва. — прочитал он на коробочке.
— Ля-ля-ля! — запела Ленка-Дурочка, прыгая на одной ноге.
Егорыч кинул грязную тряпку в ведро, оттер руки о свой всесезонный ватник.
— Ну-ка дай глянуть!
Ленка-Дурочка вновь протянула ему коробочку.
Егорыч посмотрел на свои руки и не решился трогать ее. Он наклонился к ярко-красной коробочке носом, втянул в себя воздух.
— Да-а-а! — многозначительно произнес он.
* * *
Лёша лежал в хозблоке Бекаса, связанный по рукам и ногам, и ждал, когда все это закончится. Ничего, кроме того, чтобы ждать, ему не осталось. Еще осталась возможность шевелиться хоть как-то, хоть чем-то, чем было можно. Лёша шевелил пальцами.
Лёша отчетливо услышал, как на улице протарахтел звук двигателя мотоцикла — «тык-тык-тык»; даже услышал шуршание колес по грунтовке, когда мотоцикл проехал совсем рядом с хозблоком.
А еще через какое-то время он услышал, как скрипнула петлями входная дверь.
— Эй! Ты там как? Живой? — это был голос Егорыча.
— М-м-м! — мычаньем подал признаки жизни Леша.
— Живой! Сейчас освобожу тебя.
Егорыч осмотрел Лешу, не беря в толк, как тут все с узлами наверчено, и с чего начать.
Он попытался развязать вначале ноги, веревка натянулась, от этого петля на шее Леши стала туже.
— М-м-м! — промычал Леша.
— Так не пойдет, — сообразил Егорыч, — тут резать надо. Жаль — веревка хорошая.
— М-м-м!
— Обожди пока — я ножик принесу.
Егорыч освободил Лёшу от пакета на голове и от кляпа во рту. Лёша по-прежнему молчал, но по его лицу было видно, что ему стало легче.
Вернувшись уже с ножом, Егорыч стал аккуратно резать веревку, сначала освободив шею Лёши.
— Ты солдат, главное, своим скажи, что это я тебя освободил, что я тут совсем ни причём. Ладно? Обязательно скажи, а то ведь если не ты, то и никто не скажет.
— Ладно, — с трудом выдохнул из себя Лёша, ожидая последние секунды до своего полного освобождения.
— Обязательно скажи — «Егорыч тут ни причем». Это, солдат, все ваши дела. А я тут вовсе ни причём.
Через минуту Леша был свободен. Последний узел был срезан. Лёша перевернулся на полу, сел, растер свои затекшие запястья.
— Бекас где? — первое, что спросил Леша.
— Ушел.
Куда ушел Бекас, когда ушел Бекас — это Лешу уже не интересовало. Главное — что он ушел и главное — чтоб не вернулся. Лёша поднялся.
— Что ты, все, тараторишь — «ни причём», да «ни причём»?! — раздраженно сказал он, растягивая узел петли на своей шее, — Мы все тут ни причём. Я тоже тут ни причём! Тут всё, бляха-муха, как-то помимо наших желаний происходит! Всё не так. Всё, бляха-муха, через жопу! И главное — никто ни причём.
Леша освободился от петли и со злостью отшвырнул ее от себя.
— Ладно, спасибо! — Сказал Лёша и протянул Егорычу руку.
— Так, скажешь своим?
— Скажу, скажу. Он точно ушел?
— Ушел, он, ушел.
Совсем стемнело, появились первые звезды на небе, луна вышла из-за облаков.
Лёша топал по грунтовке. Поток мыслей одолевал его: «А с утра ничего не предвещало. Погода была хорошая, и настроение прекрасное. Тут такое! Одно дело — тухес свой мять на табуретке, газетки почитывая. Другое дело — такие вот замесы. Жрать охота…Не-е, я на такое не подписывался! Походу дела — сваливать надо. Хватит, наигрался в солдатиков! В Тулу к родственникам, у них хозяйство. И вообще я электрик пятого разряда. Ох, жрать охота… И вообще у меня плоскостопие».
Где-то в лесу раздалось уханье филина: «Ух…, ух…, уха-ха-ха».
Лёша шел не торопясь и не оглядываясь. Ему было всё тут уже всё равно — он сваливал.
Глава 9
Ночная дорога на Потаповку стала