ужас. Наверное, думал, человек весь уже в крови — стекло ведь не вата, — наклонившись, шепнул под доски, что не сгонять ли с воротницы.
— Давай еще двоих!
Подняв и эту ношу, борец потребовал еще. Но зал заревел:
— Хватит! Сгубите человека!..
Воротница опустела. Мужики подняли ее, и с пола, покрякивая, встал борец. Он повернулся кругом. К телу прилипло крошево стекла, но ни одного пореза. Обрадованные зрители исступленно забили в ладоши. Хлопал и я. А борец все раскланивался, благодарил за внимание. Потом подошел ко мне и, что-то суя мне в руку, сказал!
— Спасибо, друже! Авось где-нибудь опять встретимся. Расти сильным, здоровым!
Я, задрав голову, глядел на него. Хорошо сказать — расти сильным. А как? Спросил:
— Вы бычью кровь пили? Горячую?
— Для чего? — засмеялся он.
— Ну, чтоб таким стать, богатырем.
— Нет, не пил. — И, опустив на мое плечо левую руку, а правой тронув мой подбородок, проговорил: — Запомни, малый: богатырями делает человека не чужая кровь, а постоянное самосовершенствование, постоянная тренировка. Запомни — тренировка! — повторил он, но не назвал, какая именно, а я не догадался спросить.
Уже идя домой бок о бок с Капой-Ляпой, я посмотрел, что он сунул мне. Разжал кулак, и на ладони забелел квадратный значок: спортсмен атлетического сложения на турнике. И значок этот явился для меня как бы ключиком к загадке: вот с чего надо начинать, с турника! Все, теперь уж накоплю силы. А сильного и в плотники-строители возьмут. Строить, строить, строить! Никакого другого дела, только это!
А дома меня ждали вести, разрушившие все мои надежды. Только вошел в избу, как мать повела меня к окну, усадила на лавку, на которой сидел отец, и объявила, что наконец-то нашла мне ремесло как раз по моим силам.
— Мы уж и хозяина тебе подобрали. С Ионой пойдешь портничать!
Я выслушал это, как приговор. Поглядел на отца, тот молча крутил цигарку.
— Алексей знает? Писали ему? — прохрипел я (голос у меня сразу перехватило).
— Что тебе Алексей? Это — отрезанный ломоть. Не для хозяйства он, нет. В советчики не годится…
— Не в том дело, — вмешался наконец в разговор отец. — Поучить бы и тебя рад, да пока возможностев нет. Авось, потом. Так вот, м-да… Но ты того, не опускай крылья, сынок. — Он пододвинулся ко мне, закурил и, обволакиваясь зеленым дымом, как бы скрывая за ним свое волнение, доверительно заговорил: — Михайло, брательник, правду сказывал — ремесло, оно за плечами не висит. Правду говорил и про меня: до войны я тоже маленько портничал. Ведь Юрово — деревня швецов потомственных. Всю Костромщину обшивали. Захочешь, и ты будешь мастером. Конешно, лучше бы тебе к Луканову, но он никого не берет, хворый, один шьет. М-да… Ну, а завтра вечерком будь дома.
— Пап, ты сам и кроил?
Он вздохнул:
— Приходилось, как же. Но обо мне что теперь толковать — дело прошлое, невозвратное. А ты иди, иди, не перечь мамке. — Подумал, помолчал. — Мастеровой, Кузя, не последний человек. Юровцы, стало, подгородчину обшивают, а соседние мужики — дудоровские, куребринские, лоходомовские плотники, почитай, пол-Питера построили. Слышно, самим Великим Петром знаемы были. А тот понимал толк в людях, потому как сам был первым плотником…
— Вот и пошлите меня в плотники, — запросился я.
— До плотника, Кузя, надо еще дорасти. А мамке, видишь, некогда ждать…
И вот к нам пожаловал Иона. Ему было лет сорок. Роста небольшого, насупленный. И как все малорослые, ступал на носки, поднимая голову. Подстрижен и побрит был на городской манер: борода сбрита, оставался только крошечный клинышек на подбородке и коротенькая полоска бачков у рябоватых ушей. Он нацелил на меня желтые глаза и сказал:
— Смотрю, мясишка в тебе мало. А раньше, слыхал, под каким условием принимали учеников? Хозяину — мясо, батьке — кости. Но я не из таких. Ничего не возьму себе, а портным тебя сделаю… В благословенную сторонку отправимся, — пообещал он.
— За стол садись, Иона Васильевич, — пригласила его мать, — будь гостем. А ты, Кузя, поблагодари своего хозяина.
— Благодарю, как же! — буркнул я и выбежал вон из избы.
На крыльце неожиданно появился передо мной дядя Миша. Он опять недомогал, дышал шумно, с хрипотцой. Услышав громкий голос Ионы, привычно дернул меня за вихор:
— Что, сосватали?
Я молча кивнул. Дядя Миша хлопнул губами:
— Знаю я Иону. Полумужик, жох! Но теперича не старое время. Не поддавайся! — Сказал, и зашлепал в избу.
Над деревней наволочью висели облака, из-под них тянуло знобким ветром. Знобко стало и у меня на душе.
Кто куда
Настал день, когда отец пошел открывать кооперативную лавку — братья Петровы к сроку переоборудовали сторожку. Пошел как на праздник: в новой рубашке, в перелицованном темно-синем костюме, в начищенных до блеска сапогах. Бородку подстриг, разросшиеся усы укоротил. Волновался как никогда.
Своих он никого не позвал на открытие — чтобы не смущали. Я все же пришел, но опоздал: в лавку, переполненную покупателями, нельзя было протолкнуться. Встал у раскрытых настежь дверей на цыпочках, стараясь заглянуть через плечи баб и мужиков внутрь. О, лавка была что надо! Не важно, что небольшая, с одним окном. Зато какое это широкое окно, чуть ли не во всю стену. Полки выструганы до блеска, прилавок с застекленной витриной был даже покрашен голубенькой краской.
В лавке пахло патокой, солью, мылом, рогожами, железом. На ближних полках были расставлены деревянные миски и ложки, чайная посуда, наборы пуговиц, два или три отреза ситца.
Вместе с отцом стоял за прилавком Максим Топников. Он помогал ему отпускать товар, при этом скромно оговаривался, что, конечно, пока выбор невелик, меньше, чем у нэпманов, чем у Лабазникова, но ведь это только начало. Подождите, обещал партийной секретарь, кооперация оперится и утрет нос всем частникам.
— Добро бы так, — слышалось в ответ.
Отец в разговор не вмешивался. Не до этого. Многолюдие оглушило его, он едва успевал отвешивать, отмерять, снимать с полок вещи. Лоб его взмок, виднелись капельки пота за стеклышками очков. Я не спускал с него глаз. Потом мы встретились взглядами. Отец улыбнулся. Он был счастлив.
Да, для него тоже нашлось занятие. Теперь дело было за мной.
Загодя я распрощался со всеми мальчишками, дружками. Они тоже собирались на отхожие заработки. Тимку Рыбкина обещал взять с собой заезжий катальщик, посулив ему белые чесанки с галошами. У смиренного Шаши Шмирнова в уездном городе объявился дальний родственник, старый швец, который позвал его в помощники.
За день до отъезда я пошел к Панку. Он звал меня к себе в огород: нарвать на дорогу яблок. Яблоки не