Самым интересным в письме информатора были его размышления о причинах поражения восстания, несмотря на почти единодушную поддержку восставших шляхты, студенчества и широких слоев городских рабочих.
Главным по его мнению было безразличие польской деревни. Простые деревенские поляки не пошли за своими гонористымии панами и речи тех же студенческих агитаторов их не воодушевили, в народе еще была сильна память о временах Речи Посполитой и об огромных потерях в безумных войнах императора французов. Аналитик однако, в корень зрит.
Соня после «расставания» с просвещенной Европой чувствовала себя плохо и как только мы закончили отправку пароходов, попросила скорее ехать домой.
То, что жене нездоровится я видел и сам, поэтому мы не остались даже ночевать в Любаве и тут же отправились в дорогу, Маквею я доверял и лучше будет если супруга будет под его присмотром.
Как только мы приехали, Матвей сразу же сказал, что Соне скоро рожать и послал за нашей семейной акушеркой. Он её очень ценил и говорил, что у неё золотые руки.
И как в воду глядел.
Роды у Сони начались сразу же как приехала Пелагея Никифоровна и как потом сказал Матвей, если бы не её золотые руки остался бы я вдовцом, потеряв и жену и ребенка.
Роды пошли как-то ни так, у ребенка выпала ручка и Соня ни за что не смогла бы родить сама. Наша акушерка с ситуацией справилась, но роды очень затянулись и жена после них долго не могла встать.
С ребенком, а это опять был мальчик, его мы назвали Александром, все было хорошо. И хотя Матвей с Пелагеей Никифоровной в один голос уверяли меня, что три беременности за три года и проблемы в последних родах не взаимосвязанны, я решил, что в ближайшие годы Соня больше рожать не будет. У нас уже четверо детей и вполне можно притормозить или даже и остановиться.
До самой Пасхи, а она в этом, 1831-ом году, была 19-ого апреля, я постоянно был дома с женой и детьми, практически не занимаясь никакими делами.
Соня хотя и не жаловалась, но я видел насколько она плохо себя чувствовала.
Матвей сразу же после родов послал гонца в Арзиново и через полтора месяца после сониных родов оттуда прибыла посылочка с очередным снадобьем тетки Анфисы и подробной инструкцией как его пить.
Одной из главных причин негатива к нашим методам лечения холеры, было то, что Матвей везде говорил о действенности эликсиров наше целительности и это вызвало к многих его коллег совершенно неадекватную реакцию и я поражался как он еще не вызвал на дуэль своих «оппнентов».
Но на третий день применения арзиновских эликсиров Соня стала выздоравливать, процесс выздоровления пошел ни по дням, а по часам и на Пасху она вместе со мной отстояла всю праздничную службу, но на окончательном вердикте Матвея это никак не отразилось, накануне он сказал, что по его мнению моей жене больше рожать нельзя.
Я очень этому удивился и потребовал объяснений. Но доктор Бакатин пристально осмотрел меня с ног до головы и с ледяным спокойствием выдал ответ:
— Вы, Алексей Андреевич, мне иногда говорите такие вещи, что не знаешь, что и думать, не то что говорить. Я не могу вам ответить на ваш вопрос, считайте, что я вам сказал абсолютную истину.
После этого я ничего не говоря Соне решил, что рекомендацию Матвея обязательно выполню.
За время время моего домашнего пребывания окончательно стало понятно, что польские потрясения закончились, последних шустрых угомонили, пруссаки всех перебежчиков выдали, а австрийцы, как я и предполагал нет. Государь уже озвучил что в Царстве Польском грядут большие перемены.
Несмотря на явную лживость рассказов поляков, убежавших за границу о зверствах нашей армии при подавлении восстания, в «просвещенной» Европе начал распускаться ядовитый цветок махровой русофобии.
Летом 1831-года единичные случаи холеры были были повсеместно по всей России до самой первопрестольной, а в западных губерниях России и Прибалтике, там где в той или иной степени было влияние Польского восстания, были небольшие вспышки. Больше всего холеры было в Польше. Холера появилась в западной Европе.
Наши попытки достучаться до их врачей оказались тщетными.
О польских делах я узнал от Бенкендорфа, когда получив приглашение, ожидал аудиенции Государя в Зимнем дворце.
Игнорировать мое влияние на последние российские дела становится неприлично и Николай Павлович решил лично мне выразить свою благодарность.
Аудиенция как всегда длится недолго, царь-батюшка интересуется здоровьем моей супруги, затем говорит какой я молодец, особенно на холерном фронте и говорит, что во многом был прав в своих оценках польских дел.
И вот тут у меня возникает острейшее ощущения, что сейчас он скажет самое главное, зачем я оказался пред его очами.
— Скажите, князь, у вас не пропало желание лично поучаствовать в освоении наших далеких окраин?
В этот момент мне подумалось не о далеких окраинах, а о Техасе, знает ли он что я самым наглейшим образом собираюсь вмешаться в мексиканско-сэшэашные дела? Но сейчас прямой вопрос немного о другом, надо думать, что термин далекие окраины означает Дальний Восток и Аляску.
— Если вы, Государь, под дальними окраинами подразумеваете Дальний Восток и Аляску, то не пропало.
— Мне сообщили, что вы желаете привлечь для своих целей там и в других отдаленных краях какое-то количество казаков и тех, кто стоит в оппозиции нашей вере? — витиевато что-то Государь Император выражается, можно и попроще было бы.
— Да, Государь. Я думаю, что от раскольников России-матушке будет больше проку там, а не здесь.
— Хорошо, князь. Только держите их в крепкой узде. И можете привлекать государственных преступников, если они изъявят желание. Только первый разряд по делу 14-ого декабря привлекать с Нашего Высочайшего Дозволения.
Император прошелся по кабинету, оставался еще один маленький вопросик — мой правовой статус в этих предприятиях.
— Если вы, Алексей Андреевич, пожелаете стать акционером Российско-Американской компании, то возражений не будет. И огромная просьба лично ознакомиться положением дел в компании как можно скорее.
Возвращаясь домой я думал о том, что император сумел поразить меня. Пускать рулить в России он меня явно не желает и поэтому дает карт-бланш на любые дела восточнее Байкала, что надо сказать нашу персону вполне устраивает. Вот только вопрос, долго ли будет длиться эта монаршая благосклонность?
Но сейчас надо на всю катушку использовать разрешение привлекать казаков и быстрее сваливать из Питера в те места, об этом заявлено открытым текстом.
Последние пару недель я думал, а не отложить ли немного осуществление своих планов на Дальнем Востоке, ну хотя бы на годик.
Софья Андреевна окончательно окрепнет. Дети немного подрастут и можно будет их оставлять на теток и нянек, а мы будем как два голубка всегда вместе.
А тут тебе открытым текстом говорят, что вашей светлости надо как можно быстрее убыть на самые далекие российские окраины.
Соня конечно была очень расстроена тем, что ей опять придется сидеть на берегу и ждать моего возвращения, но перечить Государю сейчас явно не следует. И в кои-то веки он еще разрешить привлечь мне казаков для участия в моих предприятиях. Я ведь грешным делом побаивался, что за самовольное по сути привлечение уральских казаков получу по шапке.
В итоге мы с Соней решили, что после следующего лета она всегда будет везде со мной.
Чтобы впредь не зависеть от капризов природы на Балтике, я решил главным портом для организации походов в Америку сделать Любаву.
У меня конечно чесались руки на Одессу, но проливы штука темная и не предсказуемая. Пока войн на Балканах вроде не предвидеться, но история уже чуть-чуть пошла не так, как я её знаю, а там всё не предсказуемо. Да и надо держаться поближе к Усть-Луге, первый свой судостроительный завод я планирую поставить именно здесь.
Двадцать пятого мая начали возвращаться пароходы из Америки. И пришло еще два парохода из Генуи, «Херсонес» и «Ермак», предназначение второго ясно было из названия.