Читать интересную книгу Миндаль цветет - Уэдсли Оливия

Он поздоровался с Тони и Пемброком, продолжая смотреть на Дору. Тони старался поддерживать в доме известную роскошь, и Гревиль находил, что серебряная посуда, темная скатерть, вышитая красными и белыми орхидеями, и вообще вся обстановка очень подходили к Доре.

Она сидела на конце стола против Тони, и дубовые панели стен служили прекрасным фоном для ее нежной белизны.

Гревиль задумался о ее глазах; он как-то совсем забыл о них и теперь был страшно поражен, увидев действительно совершенно зеленые глаза под черными, точно нарисованными бровями.

Делая вид, что слушает охотничий рассказ Пемброка, он в то же время старался припомнить, в каких стихах описаны глаза, подобные Дориным. «Кажется, у Бодлера: «Yeux verdatres – sorciere aux yeux allechants…» Кто-то из поэтов воспел их; нужно будет найти это стихотворение и прочесть его Доре. «Сколько ей лет? Семнадцать, восемнадцать? Во всяком случае, достаточно».

Дора встала.

– Останься с нами, выпей чего-нибудь, – попросил ее Тони.

К удивлению Гревиля, она осталась, но пить не захотела, а только держала свой стакан с вином перед светом и смотрела на красный отблеск от него на своей руке.

– Споешь что-нибудь? – спросил Тони. Они перешли в гостиную.

– Вы поете? – заинтересовался Пан.

– Она берет уроки у Кавини, – небрежно заявил Тони.

Гревиль был поражен: Кавини был известный маэстро, и брать у него уроки было большой честью.

– Что же спеть мне, Тони? – спросила Дора, садясь за рояль.

– Что-нибудь, – рассеянно сказал Тони, – что тебе нравится.

Раздались первые ноты григовской пьесы «Время и Вечность». Не отдавая себе в этом отчета, Дора во время пения остановила свой взгляд на Гревиле, и он впился в нее глазами. Уже много лет, со времени своей юности, он не испытывал такого чувства, как в эту минуту; он весь дрожал, и глаза ему застилал туман. Голос у Доры был богатый и замечательно чистый; она пела великолепно, без малейшего усилия и вместе с тем с большой теплотой.

«А что же будет, когда она начнет чувствовать, – думал Гревиль, – и вложит это чувство в свое пение!..»

Романс был окончен. Он услыхал, как Пемброк делал какие-то замечания, а Дора ему отвечала. Потом она запела снова, на этот раз какую-то французскую песенку про «belle marquise», которую звали Фифинелла; она кончила, рассмеялась и встала.

– Ну, довольно.

– Очень хорошо, моя дорогая, – сказал Тони, – вот что значит Кавини, Пан!

– И очень красивый голос, – внешне спокойно сказал Пан. – Он круто повернулся к Доре: – Вы любите петь?

– Обожаю.

– И ездить верхом тоже?

– У вас удивительная память, Пан.

– Не во всем, – ответил он, глядя на нее потемневшими глазами, – но есть вещи, которых нельзя забыть.

Внезапное смущение охватило Дору и помешало ей сразу ответить. Ей показалось, точно она осталась наедине с Гревилем, а остальные – Пемброк и Тони – отодвинулись куда-то вдаль.

Пан странным образом нарушил течение ее мыслей, и она почувствовала, точно в известном отношении стала старше и одновременно в другом отношении – моложе.

Он закурил папиросу и, продолжая держать горевшую спичку, свет от которой освещал ее лицо, посмотрел на нее блестящими глазами и тихо спросил:

– Почему вы покраснели, Афродита?

– Разве я покраснела? – спросила Дора.

– Да, очаровательно. Наверно, есть какая-нибудь причина.

Дора серьезно взглянула на него.

– Я, пожалуй, немного смущена, – сказала она, – вы знаете, так много времени прошло с тех пор, как вы были здесь…

– И теперь я кажусь вам другим, и вы тоже, – быстро докончил Гревиль, – и эта разница приводит вас в смущение, не так ли?

– Я думаю, что так, – пробормотала Дора. Тони позвал ее, и она подошла к нему.

– О чем это вы шепчетесь с Паном? – спросил он.

– Мы говорили о неожиданностях жизни, – кротко сказал Гревиль.

– Тебе, должно быть, нетрудно рассуждать об этом, – насмешливо согласился Тони и потом, кивнув головой Доре, сказал ей: – Пора тебе идти спать, дорогая моя.

Гревиль отворил ей дверь и проводил ее до лестницы.

– Спите спокойно, Афродита, и постарайтесь привыкнуть к разнице. Я хочу, – он немного сжал ее пальцы, – я хочу, чтобы вы совсем привыкли ко мне.

Он подождал, пока она дошла до верха лестницы, и, стоя на том же месте, с улыбкой крикнул ей:

– Спокойной ночи.

Она постояла минутку, потом постучала в дверь Рекса.

– Как провела время? – с участием спросил Рекс. – Я слышал, как ты пела; мне очень понравилось. Каков Пан – такой же, как и раньше?

Дора не сразу ответила ему, и он повторил вопрос в несколько иной форме:

– Что Пан, такой же противный? Я уверен, что да: тягуче остроумен и совершенно равнодушен ко всем нам.

– Он держал себя вполне корректно, – с усилием проговорила Дора.

– Ты устала?

– Да, день был какой-то душный. Рекс вздохнул и взял со стола книгу.

– Ну, так я думаю, тебе лучше пойти спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Придя в свою комнату, она почувствовала себя лучше. Присутствие Эмилии и вся знакомая обстановка подействовали на нее благотворно. Она уже не была такой утомленной и разбитой; ей казалось, что этот вечер содержал какой-то урок для нее, как будто она прошла какое-то испытание.

Когда Эмилия ушла, она надела толстый, мягкий шелковый пеньюар и села у открытого окна, обложив себя со всех сторон большими подушками.

Ночь была такая теплая, что казалось, будто наступила весна. В воздухе слабо реял нерешительный, тихий ветерок, неся с собой запах сырого мха.

Дрова в камине совсем догорели, и только изредка из-под пепла вырывался красный язык пламени и слабо освещал комнату. Дора любовалась ночью; какая-то тревога овладела ею, и она заметила, что мысли ее вновь возвращаются к Пану. До этого дня взгляды мужчин для нее ничего не значили – она совсем не замечала мужчин. Да и каких мужчин она знала? Друзей Рекса: Ричарда Кольфакса, мальчиков Кэрю, Доррингтонов…

Пан был совсем не то. Может быть, это происходило оттого, что он был старше.

Он пережил так много, а другие – другие всегда были такие же, как теперь.

Она поговорит о Пане с Джи… Нет, не станет; она совершенно ясно почувствовала, что не будет говорить, хотя причина такого решения была ей неясна.

Даже Рексу нелегко было сказать что-нибудь о нем.

Почему? Она сдвинула свои тонкие брови; какое-то смущение овладело ею, и вместе с тем она чувствовала себя счастливой.

Как странно было, что эта встреча произвела на нее такое впечатление и не давала ей заснуть! Ее мысли беспрестанно возвращались к Пану. Она видела его опять таким, каким он явился ей в первую минуту, в полосе яркого света.

Она стала думать о его женитьбе. Она слышала, как его бранили, но не хотела верить в его вину и, сама того не замечая, уже защищала его.

Ее интересовало, был ли он несчастлив и велика ли была его любовь к Бьянке.

Много лет он совершенно пропадал, и о нем доходили только слухи. Он был в Берлине, Бухаресте; часто бывал в Париже. Он женился на итальянке, покинул ее и вернулся в Англию.

Это было все, что Дора слышала о нем. Теперь он ворвался в ее жизнь совершенно новым существом, и этот интерес новизны производил на нее впечатление, влек ее к нему.

Она направилась к туалетному столу за носовым платком и, подходя, увидела в зеркале свое отражение. Она остановилась и с интересом стала разглядывать свое лицо.

Так ли она красива на самом деле?

Она стыдливо улыбнулась своему изображению, и глаза ее в зеркале также улыбнулись. Рекс сказал, что ее глаза, как жасминовые лепестки на жасминовых листьях. Она наклонилась вперед, и свет от электричества зажег в ее зеленых глазах две маленькие звездочки. Действительно ли зеленые глаза так необыкновенны?

Ей хотелось, чтобы это было так. Она глубоко вздохнула. Сейчас, после утомительного дня, под ее глазами стояли темные круга.

Она закинула свои белые тонкие руки за голову и снова вздохнула.