Читать интересную книгу Трем девушкам кануть - Галина Щербакова

«Ну и слава богу!» – подумал он. Поиграл в сыщика-разбойника, и хватит. Надо было сделать какой-то решающий в этих мыслях жест, и он его сделал, как бы обрубая нечто, и завалил журнальный столик.

– Что там у тебя? – спросила Нина Павловна из кухни.

– Ничего, ничего, собираю! – ответил Юрай, водружая на место газеты, журналы. Боком встал на пол старинный бархатный альбом и посыпались из него незакрепленные фотографии. Он собирал их по одной, почти машинально, пока не засмеялась ему в лицо Рита, голенькая, в купальнике, счастливая, с рыбиной в одной руке и веслом в другой.

Что это за мания у местных, не имеющих завалященькой реки аборигенов, ездить за сотню километров на Дон, чтобы сфотографироваться с рыбой? Где-то существовал и снимок, еще вчера интересовавший его. Снимок некоего Лоди. Но он все, завязал с этим делом, а из альбома снова вывалилась Рита и всем своим загорелым и веселым, еще живым телом говорила сейчас ему: «Ну что ж ты, Юрай?»

– А! – сказала Нина Павловна. – Риточка… Это они с Севой ездили купаться. Ты думаешь, живая рыба? Это муляж. Местные фотографы придумали.

Сейчас, после слов Нины Павловны, стало ясно – рыба из папье-маше или из какого-то другого хрена. Риточка двумя пальчиками держит ее за хвост. Живую бы удержала в метр длины?

Рыба-муляж. А на фотографии – поди, разберись, запросто сходит за живую. Почему-то это взволновало – подставное. Одно вместо другого. Мертвое за живое. В сущности, игра, которой столько же лет, сколько пляжной фотографии. Толстые тетки просовывали лица в силуэты русалок, их мужья – в нарисованных джигитов, а теперь в Москве стоят фанерные Горбачев и Ельцин. Встань, запечатлись.

А тут рыба. Почему-то думалось – из чего ее шили? Или клеили? Или вырезали?

Надо же было придумать!

Вообще все на свете надо сначала придумать. Сначала бывает проект.

– А у нас тут тлеет одна большая склока, – вспомнила Нина Павловна. – Со взятками. Самое смешное – что все давно это знают. С этими взятками жили последние двадцать лет. Платили за квартиры, за должности, за садовые участки, за машины, за аттестаты. За все про все! Спохватились! Преступление! Знаешь, Юрик, это уже никому не надо. Разоблачение. Я сама давала взятку. За квартиру – раз. За потерянные документы своих родителей во время войны – два. За строительство моста через рот – три. Платила, как миленькая. И сейчас платят, только другим. Так вот, тех, кому платили вчера, сегодня хотят судить. Знаешь, чья фамилия там гуляет? Емельянова. Знаешь, кому от этого хуже всего? Севе. Замарают хорошего парня, как пить дать.

– Но он-то при чем?

– Ни при чем. Но брань, Юра, на вороту все-таки виснет… Потом доказывай, то ли ты пальто украл, то ли у тебя украли… Года три тихому пожару, а сейчас начал разгораться вовсю.

– И что Сева?

– Он говорит – уеду куда глаза глядят. И правильно. Надо уезжать. Мальчик он энергичный, а здесь эта история с Емельяновым да могила могут сыграть с ним плохую шутку. Горе не должно быть вечным, Юрай. Горе должно кончаться.

Юрай посмотрел на фотографию Риты. «Слышишь?»

– А я одного типа хотел бы найти, снятого с такой же рыбиной.

Юрай рассказал Нине Павловне про Машу и исчезнувший альбом.

– Все, кто ездит на речку, снимаются с этой рыбой, – покачала головой Нина Павловна. – В каждой семье есть такая фотография. Это наша достопримечательность. Это наш пятигорский провал.

– Моего рыбака зовут Лодя, – сказал Юрай.

– Лодя? – переспросила Нина Павловна. – Я где-то слышала это имя… Убей бог, не помню, где… Лодя-Володя…

– А я уже не верю, что он существует, – признался Юрай. – Между прочим, сортир маме подожгли…

– Юрай! – Нина Павловна взяла его за руку. – Юрай! Не сочиняй! Это даже не смешно. Это просто глупо. Если я тебе рассказываю про наши кошмарики, это не значит, что ты должен придумать пострашнее! Открой балкон. У нас душно.

Юрай отворил скрипучую балконную дверь. Узенький балкончик с хилыми перильцами, казалось, дышал на ладан. «Чертовы строители! – подумал Юрай. – Что за сооружение?»

– Не бойся, – сказала Нина Павловна, будто услышав его мысли. – Он только с виду хлипкий, а по жизни вполне. Шатается и гнется, но не ломается. Как человек…

Юрай смотрел в небо. Где у нас Медведица, с какого краю? Медведица была не с краю. Она висела над ним, выполненная четко, как на чертеже. Окно соседней квартиры было глухо зашторенным, темным. «Там живет горе, – подумал Юрай, – которому полагается кончаться. Все кончается, все…» В черноте окна на подоконнике белелась коробка. Юрай сделал шаг к окну. Коробка с обувью. Торчит носок с толстой подошвой. Ну и что? Пройдись по городу и посчитай, сколько коробок с обувью стоит на подоконниках? У всех коробки, у всех в руках картонная рыба.

Такой пейзаж.

Он вернулся к Нине Павловне.

– Хорошая ночь? – спросила она.

– Медведица просто сияет, – ответил Юрай.

– В это время она всегда у меня на балконе. Юрай! Не бери в голову лишнего, а? Мне не нравится твое хобби искать преступника. Ты должен писать, дружок, писать.

– Ладно, – сказал Юрай. – Значит, если я вам звоню, то соседи могут взять трубку и слушать?

– Конечно. Но никто так не делает. Когда телефон занят, мы стучим друг другу в стенку.

– Элементарно, – засмеялся Юрай. – А я бы лично подслушивал. Я, Нина Павловна, до ужаса любопытный. Я бы все про вас вызнал.

– Дурачок, – печально сказала Нина Павловна, – про меня и так все вызнано.

Зачем он взлетел на третий этаж соседнего подъезда? Красиво обитая дверь посверкивала золотистыми шляпками. И ручка у двери была не рядовая, не ширпотребовская, а индивидуального выполнения, чтобы любить ее как свою собственную, не инкубаторского разлива.

А потом Юрай убедился в существовании мира, который ни по физике, ни по химии проходим не был, а тем не менее существовал, независимо от опытов познания, а даже как бы вопреки им.

«Я, как Баба-Яга, чую человеческий дух, – думал Юрай, оглаживая звонок, но звонить не решаясь: – Ну что я скажу, спрошу, откройся мне дверь?»

Так он и не решился, а когда спустился вниз, у дверей столкнулся с Севой Румянцевым. Потому что Юрай думал о нем, он его узнал сразу. Нынешний Сева похож на того кладбищенского не был, а был аккуратен, подтянут, только в глазах его затаилось что-то от того воющего человека. Момент безумия, что ли? А может, так в максимальном приближении выглядит горе, желающее, чтоб его пережили?

– Привет! – сказал Юрай. – А я был у Нины Павловны.

– Она в соседнем подъезде, – ответил Сева.

– Ну да, – засмеялся Юрай. – Но я между делом еще и материал собираю, как тут у вас строят. Все перила, начиная с балконных, на честном слове и на одном гвозде.

– Да, – ответил Сева, обходя Юрая. – Мелочи жизни именно таковы. – И он пошел наверх, спокойно так и достойно. И с Юраем говорить не хотел.

А чего Юрай ждал? Что будет зван в дом и ему покажут ботинки, и выяснится, что они куплены в местном магазине, и Юрай скажет – извини, а Сева скажет – ну и сволочь же ты, парень.

Но никто Юрая не позвал и никто не удивился, что он торчит в чужом подъезде.

– А что с этой, с Олей? – крикнул Юрай в уже закрывающуюся дверь.

– Ты извини, но мне как-то не до нее было, – ответил Сева.

«Ему настолько не до кого, – подумал Юрай, – что он даже не удивился, что я снова здесь. Мы же тогда попрощались надолго…»

* * *

А «мастер по очкам» как в воду канул. Впрочем, вещь эта в природе жизни не редкостная, поэтому Юрай что-то там ладил сам, а мама критически ходила вокруг, вслух размышляя о том, что в жизни бывает много чего, но, к примеру, провалиться в собственную уборную – дело последнее. Лучше уж в ней сгореть. И Юрай прыгал на досках, доказывая маме их крепость. Он, Юрай, парень хорошего веса, а ты, мама, вообще пушок.

Одним словом, строительство уборной проходило весело, и в Москву ушла телеграмма, что нужна еще неделя и что очерк о мастере-строителе обязательно будет. «Откуда, хотелось бы знать», – думал Юрай, оплачивая телеграмму.

В конце концов мама пошла домой к мастеру, а он, мастер, именно в этот момент сам пришел, пьяный и обросший. Принес доску с наполовину вырезанным «очком» и сказал:

– Парень! Не до тебя. Племянница пропала. Девка молодая, гулящая, могла, конечно, и завеяться, но четыре дня как нету. Сестра лежит в приступе, корова не доена. Муж у нее шофер дальних рейсов, не отловить. Приходится заниматься и коровой, и сестрой. А порося кричит? Кричит. А курам насыпь? Насыпь… Бери половинку очка, а другую выруби сам по моему шаблону. Это дело нехитрое, парень. А если б война! и ты один мужик на все про все? Деньги мне ваши не нужны, у меня рабочая гордость, но если ты мне нальешь стопарик, то я не обижусь, потому что без него такие неприятности не выдержать. А сучка-девка определенно где-то загуляла, у меня полная на это уверенность.

Юрай кинулся искать бутылку, но ее у мамы не было.