Читать интересную книгу Русская Доктрина - Андрей Кобяков

Предпринимательский дух Киевской Руси осознается ныне очень слабо, несмотря на тысячи свидетельств его в исторических и археологических памятниках. Причиной тому является один из закоренелых русофобских предрассудков, одинаково влияющих и на либеральную, и на патриотическую интеллектуальные традиции. Даже “либерал-рыночник” А. Чубайс, регулярно заявляющий, что мы должны быть такими же капиталистами, “как на Западе”, парадоксальным образом попадает под влияние старого предрассудка о “непредприимчивости” русских, заявляя: “В России “делать деньги” никогда не станет национальной идеей, а менталитет русского предпринимателя никогда не будет американским. Поиск правды, истины, справедливости для России и русского народа всегда стоит выше первичных материальных импульсов человека” – сформулировано аккуратно и с возможностью дать задний ход, но по сути ясно: “русский человек – не предприниматель по своей природе”.

Истиной же является прямо противоположное. По своей природе русский – предприниматель, однако поднявший свою предприимчивость на новую ступень, на служение высшим религиозным и политическим задачам. Ничего “непредпринимательского” в русском менталитете нет. Только больное либеральное понимание советской индустриализации как изнасилования русского народа мешает увидеть, что “первые пятилетки” были огромной “авантюрой”, смелым и рискованным предприятием, завораживавшим своей мощью и страну, и мир. Образы стахановцев и “красных директоров” подавались советской пропагандой по лекалам образов “творцов своей судьбы” и “сделавших себя миллионеров” в предпринимательской культуре Запада. И один из главных провалов “либерального проекта” в России 1990-х гг. состоял в том, что в нем не было ничего от настоящего предприятия. Он и воспринимался и был по существу Большой Кражей, в которой если и существует риск, то совсем иного, неприемлемого для русского большинства толка. Ворюги не были и не стали варягами…

Древнерусский период был временем реализации первого большого проекта в судьбе русской культуры. Для социально активной части общества основными профессиями были профессии дружинника, воина, купца, “ушкуйника”, а идеалом были “честь и слава”, добыча и социальное признание. Причем силу, распределявшую “честь и славу” между людьми, видели в удаче. Социально-политическая организация общества также в значительной степени была подчинена предпринимательской идее. Вокруг совместного управления семейным предприятием строились отношения Рюриковичей, как локальные предпринимательские образования возникали городские общины многочисленных русских городов, управляемых вечем, наконец, по типу данничества строились отношения этих городов с их сельской периферией. И хотя мы подчеркиваем различие киевского периода истории и последующей национальной традиции – собственно исторической России с центрами в Москве и в Петербурге, – можно констатировать, что раскрывается поразительная значимость для нашего времени многих черт именно “русской античности”.

Не менее важно, что именно этот период установил и оформил существование Русской земли как политического и культурного единства. Это оформление не могло прийти без чувства успеха. Люди собираются в нацию ради успеха, и там, где успеха нет, им нечего делать. Успех Киева был настолько велик, что его энергия перекрыла “темные столетия” распада и татарского ига, – сила и обаяние русской античности помогли зарождающейся нации дотянуть до более удачных времен, сознавая себя не только родоначальниками, но и наследниками общих ценностей, общей культуры.

Если для Киевской Руси христианство стало еще одной “удачей”, принадлежащей сначала верхам общества, а затем постепенно распространенной из центра по племенам данников великого князя, то во времена татарского ига оно стало той духовной и культурной сетью, которая сплела распавшиеся земли и племена, скрепила их единым языком (церковнославянским), единым богослужением, единым для всех пастырским утешением Церкви. Православие – это то, что действительно объединяет нашу античность с современной 600-летней русской цивилизацией. Изменилось практически все (миграция перемешала восточнославянские и финские племена, были разрушены и многократно восстановлены древние города, изменился язык, слившись из многочисленных наречий в общепризнанное и общепонятное русское наречие, постепенно сошла на нет княжеская система власти, отошли в прошлое старые вечевые формы жизни), но православие соединило Московскую Русь с Русью Киевской, сделало ее наследницей былого киевского величия и благословило на приумножение и даже более того – качественное преображение этого наследия.

Второй проект. “Святая Русь” как “священная индустриализация”

Сдвиг Руси к Северо-Востоку определил вектор будущей цивилизации. В недрах старой Руси, в глубине античности скрывались семена новой нации. Оставив Киевскую землю как зону будущей провинции, святой князь Андрей Боголюбский недаром двигался на Северо-Восток: он готовил русским континентальное будущее. Имена родоначальников этой цивилизации и собственно русской нации – святой благоверный Александр Невский и преподобный Сергий Радонежский.

Служение и подвиг первого из них были по-настоящему пророческими. Ему удалось сохранить оптимизм и веру в будущее Отечества в эпоху, когда, казалось бы, иссякла мощь Русской земли. Она и действительно иссякла, если говорить о мощи старой цивилизации, но она уже находила новый источник, и нашла его в лице князя Александра, победившего шведов и рыцарей-крестоносцев, однако смирившегося перед непреодолимой силой Орды. В XIII–XIV веках русские испытывали “кризис идентичности”, они не очень понимали, зачем жить. Прежняя Русь, городская, вольная, торговая, авантюристическая, отличавшаяся богатством и шумной, бунташной пестротой жизни, погибла невозвратно. Своим служением князь Александр привнес в русскую жизнь харизматический заряд, который все возрастал и возрастал в деяниях его прямых потомков – великих князей Московских.

Здесь, в междуречье Волги и Оки, образовался новый очаг народной жизни, сформировалось великорусское ядро. Именно здесь в XIV веке произошла кристаллизация основы нации, сложился среднерусский тип, представляющий собой нечто общее между северянами и южанами, сплавивший многие восточнославянские племена в единую общность, давший им единый язык. Здесь мы согласимся с мнением Л.Н. Гумилева, полагавшего, что в этот момент вступил в историю по сути новый “суперэтнос”. Если Киевской Руси в итоге многовекового процесса политических проб и ошибок удалось внешне собрать и скрепить племена и земли в целое государственное образование, то Владимиро-Московская Русь “переработала” все это разнообразие в единую нацию. Поэтому мы считаем обоснованным говорить о том, что русская нация складывается именно в этот период, что именно с Владимиро-Московской Руси начинается история современной России, тогда как предыдущий период, несмотря на его огромное значение для нашего происхождения и самосознания, заслуживает имени “русской античности”. Поэтому понятие “Древняя Русь” применимо скорее к нашей истории до XIII века, тогда как с XIV века и даже несколько раньше, с эпохи Александра Невского, мы должны говорить уже не о “древней”, а о собственно Руси, зарождающейся современной России.

“Московский период” воспринимается историками сквозь призму становления “централизованного Русского государства”. Взгляд верный, но недостаточный. Он указывает лишь на общий вектор, а не на то, чем люди жили в это время. Московский период – это время становления “Святой Руси”, грандиозного национального проекта, в который были вложены огромные силы и средства, в который включились лучшие люди России того времени. Речь идет о фантастической по смелости попытке национального перемещения на Небеса.

“С половины XIV века наблюдается на Руси явление, которое объясняется всецело историческими условиями монгольского времени, явление неизвестное по местным условиям на Востоке. Его принято называть монастырской колонизацией, – пишет церковный историк С.И. Смирнов. – Удаляясь от людей в непроходимую лесную глушь, которая, собственно, и называется на древнерусском языке пустыней, отшельник надолго подвизается один, “един единствуя”, посещаемый только зверями. Лишь только пойдет в народе молва о нем, затем легким пером пронесется слава, как в лесную пустыню к малой келейце безмолвника один за другим собираются его будущие сожители и сподвижники. С топором и мотыгою они трудятся своими руками, труды к трудам прилагая, сеча лес, насевая поля, строя кельи и храм. Вырастает монастырь. И к шуму векового леса, к дикому вою и реву волков и медведей присоединяется теперь новый, правда, сначала слабый звук – “глас звонящих”, и, как будто на зов нового голоса, на приветный звон монастырского била, к обители являются крестьяне. Они беспрестанно рубят лес, пролагают дороги в непроходимых раньше дебрях, строят вблизи монастыря дворы и села... Села, разрастаясь, превращаются в посад или даже город... Это движение вызвано было величайшим подвижником Русской земли, отцом последующего монашества, преп. Сергием Радонежским, который, по выражению его жизнеописателя, был “игумен множайшей братии и отец многим монастырем”, а по летописцу: “начальник и учитель всем монастырем, иже на Руси”.