Читать интересную книгу Однажды осмелиться… - Кудесова Ирина Александровна

Вот вроде бы и не нужен, вроде бы раздражает — а какой приступ ярости.

— Ревнуешь? — усмехнулась Алена.

Ревность ли? Скорее удивление и досада. Да еще и неожиданно так. Хотя оно всегда неожиданно.

— Нет. Просто противно, что он из меня дуру делает. А ты…

— А я? А я — ничего. А ты вот поверила.

— То есть…

— То есть, когда четырехлетнему пацану авторитетно заявляют, что он блохастый и потому его просто невозможно любить, он верит.

— Аленка, ты чего, разыграла меня?

Алена озадаченно пробормотала:

— Я вот думаю, почему — «блохастый»? Может, «плохастый»?

— Этому Диме, наверно, как-то барбоса бездомного не дали погладить, потому что тот «блохастый»… Значит, никому не нужный.

— Слушай, а может, не «блохастый», а «лохастый»? Доверчивый, в смысле…

— А я вот с его родителями поговорю. Ммм… Разыграла ты меня хорошо.

— Поговори-поговори. А ребенок у тебя молодец. Все в себе держал. Мужичок. Уважаю. Нам такие женихи нужны.

Переговорить с родителями малолетнего задиралы не удалось. Во-первых, за ним всегда приходила бабушка, папа отсутствовал в принципе, а мама не выходила из запоя. И во-вторых, Степан на следующий день после прояснения ситуации что-то такое сказал зарвавшемуся Диме, что тот потом злобно плакал в юбку воспитательнице, повторяя «сам такой». Судя по отрывочным сведениям, Степан указал обидчику на неоспоримый факт, что мама за оным вообще не является, и кто тут блохастый, видно невооруженным глазом. В дурдоме как раз новый заезд. Наверное, что-то в этом духе.

8

До встречи с главным редактором журнала «Холостяк» Шлыковым Николаем Сергеевичем оставалось полтора часа. На работе Володик без толку досидел до полудня, а потом сказался больным, что, впрочем, было недалеко от истины. Доехал до «Смоленской», один раз даже нарушив правила, и припарковался в соседнем с издательской конурой дворе, едва не поцарапав бампером новенький темно-зеленый «Опель». Затем отправился на поиски кафе. Одно время он по вечерам приезжал сюда, забирал Оленьку — пока не выяснилось, что кто-то из редакции, кажется, Сергей, живет буквально по соседству, в Южном Чертанове. И что ему нетрудно до Бутова домчать, подбросить сотрудницу домой: нечего Володику, как заведенному, на ночь глядя таскаться на «Смоленку» и спящего ребенка одного дома оставлять. Послал же господь этого Сергея.

В кафе народу кот наплакал, Володик забрался в уголок, возле внушительных размеров картины, изображающей парящий в воздухе баклажан. Стены были темные, какого-то баклажанного же цвета, и кафе больше походило на ночной клуб. Заказал бокал «Будвайзера» и принялся тщательно разглядывать шедевр живописи. В баклажане все было прекрасно, и Володик подумал, что если Шлыков скажет сейчас, что от Оленьки не отступится, что серьезно все у них, то… Стоп, не с того начал. При чем тут вообще Шлыков? Не он, так другой появился бы. Пять лет назад… будто не понимал он пять лет назад, чего она так поспешно выскочила за него. И ведь не хотела, «давай сперва поживем вместе», пришлось нагородить огород, наобещать с четыре короба и еще чуть-чуть. Долго готовился, привел ее в этот бар на «Пушкинской», живая музыка, самое место для уговоров. Вина ей взял, а себе… коньяк, кажется. Стакан в какой-то момент показался тяжелым, а коньяк — да, это был коньяк, — противно горчащим. Говорил, а она смотрела — вроде бы в лицо, но как бы сквозь. Потом догадался — сзади сцена была, вот она на нее-то и глядела, на музыкантов, но только не сразу поймешь. Хрупкая она такая сидела, никогда никого так не хотелось защитить, да защищать-то следовало от нее самой, видимо. Что-то у нее случилось там, раньше, в прошлом, лучше не спрашивать — захочет, сама расскажет. Но не в прошлом дело-то, нет. В ней, все в ней. Ребенка ей сделал, а она, опять же, не хотела, говорила, мир не видела, ничего не видела, вот ты, ты в Каире был, там, где пирамиды, змею ел в Гонконге, а я… Да что такого в этом Египте, а от змеи вообще чуть не вырвало, вот дурочка, рвется куда-то, а что ей там надо? Заботился, до последней мелочи все ей покупал, подруг распугал… Ну а раз распугались, то что они за подруги. Женька тогда осталась, только и о ней уже не слыхать. Еще какая-то потом появилась, с работы, на двадцать лет старше, в проблемах вся и с американским именем. Но само отвалилось. И вот теперь Алена. Было время, когда он Ольку буквально ревновал к ней. Злился, думал: Алене делать не черта, сидит дома с ребенком, на всем готовеньком, старикан ее обслуживает, чего бы не болтать. Понятно, что про Шлыкова ей все известно, он, Володик, выглядит идиотом. Похоже, у этого господина прямо-таки масса достоинств: деньги есть, голос бархатный, не иначе как ямка на подбородке прилагается. Начальник ко всему. Олька так и не пожелала познакомить с ним: приезжал за ней — ни разу не позвала в подвал (издательством его язык не поворачивается назвать). Сидел в машине, куковал: вот-вот выпорхнет. А упырь, конечно, не высовывался.

И ведь сам, своими руками их свел, знал бы…

— Еще пива… Если можно.

Откуда этот вечный извиняющийся тон? Неудобно беспокоить, понимаете ли. Бармена, соседа, продавщицу. Самыми любимыми всегда будут магазины самообслуживания. И еще не хватало, чтобы в таком тоне — со Шлыковым.

Посидеть минут тридцать, и можно идти. Как и что говорить, не ясно… Но нечего сетовать: никто за ухо сюда не тянул. И ведь смелостью это не назовешь, просто ужасный конец лучше, чем ужас без конца.

Принесли пиво, пустой бокал забрали. Даже не заметил, кто был — парень или девушка. Вернее, заметил и сразу забыл.

Она будто сквозь пальцы просачивалась всегда. Говоришь ей, и вроде слушает, но в себя не принимает. Сядешь рядом на диван, обнимешь — потерпит, а потом мягко так отстранится. Чайник пойдет включать и вернется уже в кресло.

А если подумать хорошенько, ведь именно это и нравилось — неуловимость. И еще — молчание. Будто у нее внутри жизнь, загадочная такая жизнь, а снаружи — тишь да гладь, но смотрит рассеянно, внутри-то жизнь, не поспеешь и туда, и сюда, наружу.

Когда Степа родился, мягче стала, в него ушла, выматывалась, то ли сил не было отталкивать, то ли прижилась. Все уговаривала квартиру снимать, такая она непрактичная, а ведь за пять с лишним лет, что у матери прожили, сколько отложили! Жить со свекровью, может, не подарок, но ведь понимала, на что шла. Или не понимала… А как приятно домой топать, когда знаешь, что там и мать, и жена, и ребенок твой, все трое. Уговаривал потерпеть, кредита дождаться, и ведь дали-таки его, условия льготные, дальше некуда. Почти год как переехали в Бутово, теперь свое все, удивительно иметь свои вещи. Правда, еще удивительней, когда тебе под сорок, а ты только открываешь эту радость — собственным зеркальным шкафом владеть.

Но почти сразу же — недовольство, то и дело надутые губы — из-за того, что высокий этаж не взяли (кто ж знал, что сверху психопат поселится); что телевизор включен (по вечерам что делать — в стенку смотреть?); что забрались к черту на кулички, ребенка последним забирать приходится, и его в саду обижают; что работа скучнее нет; что никуда не ездим; что ничего не происходит, ничего. Интересно, а что должно происходить? Сама, наверно, не знает.

Потом Алена появилась, и понеслось: чуть ли не каждый вечер у нее. Правда, сдерживалась иногда, чтобы совсем не надоесть подружке. Подружка стихи пишет, у нее приступы вдохновения, и тогда она к себе не пускает. И Олька слоняется по дому, неприкаянная. Степан спит, а кроме Степана, ее ничего не интересует. Еще взяла манеру рыскать по женским форумам. И после этого она говорит «ты деградируешь перед телевизором». А она, значит, духовно развивается. Смешно.

Но и жалко ее было. Работа нелюбимая, развлечений никаких. А ведь зовешь в кино — отмахивается, оно ей, видать, как мертвому припарки. Надо ей куда-то, а куда, не знает. Самое время выбрать героя. Вбить себе в голову, что он Человек с большой буквы и Жизнь у него тоже с большой буквы. И стоит только попасть в его ареал, потоком поднимет, понесет — туда, «Куда Надо». Где все с большой буквы.