Этот разговор продолжился за обедом. Только теперь Дэн открыл мне, что будет просто стыдно, если я не смогу прийти на первое причастие, так как его дядя Патрик приехал из Ирландии будто бы специально, чтобы со мной встретиться.
Я гнула свою линию.
— Это просто ужасно, — сказала я, — но я уверена, что у меня еще будет шанс встретиться с дядей Патриком, пока он здесь. Возможно, твоя мать пригласит его на обед на следующей неделе?
— К сожалению, это невозможно, — возразил Дэн, — потому что дядя Патрик собирается на следующий день после причастия остановиться у своего друга, священника, в Лос-Анджелесе, и это действительно наш единственный шанс повидать его.
«Какая трагедия», — заключила я про себя. Если бы только кто-нибудь позаботился о том, чтобы уведомить меня о приезде дяди Патрика, когда он бронировал билеты, то я смогла бы подстроить свои планы под его путешествие. Но Дэн сам виноват, потому что рассказал мне обо всем в последнюю минуту. Только я собиралась выдохнуть: «Ну, ничего, не бери в голову», — как Дэн разразился монологом о том, как огорчилась его сестра Кей, узнав, что я могу не прийти. И как огорчится бедная маленькая Дирдре, которая рассказала всем своим друзьям, что ее новая тетя будет на празднике. А закончил он необыкновенным заявлением о том, что его мать не стала говорить, как много значит для нее это воскресенье, поскольку не хотела давить на нас.
Ну, вот и славно. Вот и не надавила.
— Что я могу поделать, Дэн?
Возникла пауза. Проверка. Я не ушла из-за стола, потому что у меня было ужасное чувство, будто разговор еще не окончен. Хотя должен был бы. Важное деловое событие в жизни его новой жены против обеда со стареющим дальним родственником? Они не сравнимы.
Дэн посмотрел на свои ботинки и в конце концов произнес:
— Ты могла бы отложить свою поездку.
Он сказал это очень тихо и робко. Будто знал, что не прав. Более того, он произнес это так, как будто боялся.
Я ничего не ответила. Я не знала, что говорить. Я никогда раньше его таким не видела. Уязвимым. Открытым. Когда Дэн поднял глаза и посмотрел на меня, у него дрожал подбородок, и он старался смотреть на меня так, как будто ему все равно, — эдакий способ мужской защиты. Такое выражение лица бывает у мужчин, когда они хотят сохранить достоинство, зная о неизбежном отказе.
В тот момент мне было наплевать, боится ли Дэн своей матери, или меня, или своего дядю Патрика. Я просто знала — он отдал мне нечто и теперь ждет, когда я швырну ему это обратно. Мне стало неловко, никто никогда не давал мне такой власти. Никто не любил меня до такой степени, чтобы волноваться о том, приду ли я на какое-то идиотское семейное торжество.
Какая-то часть меня хотела узнать, почему Дэну так необходимо мое присутствие на этом семейном празднике, чтобы потом все логически объяснить и уверить его в том, что он может пойти без меня. Разве не это от нас требуется? Пообщаться, поговорить о проблеме, а затем прийти к соглашению о том, как ее решить. Но я-то знала, что для меня это будет просто завуалированный способ сделать все по-своему.
Я считала, что моя работа важнее семейного праздника. Но Дэн хотел, чтобы я пошла. Ему было нужно, чтобы я была там. Иногда не важно, зачем и почему. Дэн чего-то боялся, и я чувствовала, что ему необходимо мое присутствие на этом семейном собрании. Эго было либо «да», либо «нет».
— Хорошо. Я отменю поездку в Чикаго и пойду на причастие.
Я не знаю, чего я ждала — слез, выражения сердечной признательности? Обращений к Деве Марии, чтобы Она приняла меня в круг вечных мучеников?
Дэн просто сказал: «Спасибо, детка», — и обнял меня. Потом он допил кофе, поставил чашку в мойку и включил телевизор.
Я пожертвовала важной встречей, чтобы сделать его счастливым, а он включает телевизор?
Внезапно я почувствовала себя очень-очень замужем.
Глава четырнадцатая
Джеймс был очень близок со своим братом Патриком, больше, чем с кем-либо еще. Они были примерно одного возраста и очень похожи внешне. В конце концов мои отношения с Патриком наладились, но в течение многих лет мы друг другу не нравились. Патрик осуждал рафинированный образ жизни, который нравился мне: поездки в Дублин, элегантную одежду, туфли и сумочки, сочетающиеся по цвету. Он считал меня смехотворной и пустой, а я находила его неряшливым и чересчур увлеченным политикой, которая мне, молодой женщине, казалась смертельно скучной. Тем не менее после восьми лет взаимных обид мы научились уважать друг друга.
— Сегодня пьем не из фарфора, Берни?
— А ты не весь его разбил, швыряя в меня?
— Это случилось лишь однажды!
— Да, и больше не повторится.
— Такая строгая хозяйка, Джеймс, я не знаю, как ты справляешься с ее глупостью?
— Моему мужу я нравлюсь, потому что он — джентльмен.
— Поэтому он пьет чай из фарфоровой чашки, а я из жестяной кружки?
— Скажи спасибо, Патрик, что не пьешь его из ведра во дворе с собаками.
Потом мой деверь запрокидывал голову и смеялся до слез.
Патрик был единственным человеком, кто осмеливался сокращать мое имя до простонародного «Берни». Мне это нё нравилось, но он был неисправим, поэтому я привыкла. Хотя я никогда бы этого не признала, но меня забавляли дружеские подшучивания моего деверя, и мне хочется верить, что мои остроты ему тоже нравились.
У Патрика и его жены Мэри было семеро детей, а поженились они всего за пару лет до нас с Джеймсом. Мне нравилась Мэри, и мы стали бы настоящими подругами, если бы с момента нашей первой встречи нам удалось перемолвиться хоть парой слов. Но ее постоянно окружали дети. Одного Мэри держала на руках, другой бегал вокруг ее ног, третий звал ее из другой комнаты. В течение дня у нее не было ни одной свободной минуты, когда бы она не кормила, не отвечала на вопросы, не ругала бы и не ласкала кого-нибудь из них. Дома у нее был настоящий бардак, от которого я приходила в ужас, хотя, оглядываясь на то время сейчас, я понимаю, что это был просто дом, в котором жили семеро детей. Понимая, насколько у меня легкая жизнь по сравнению с ее, каждую неделю я пекла пирог и предлагала помочь ей с ее сорванцами. Часто Мэри сидела на кухне, окруженная грязными пеленками и тарелками, и читала детям. Для меня оставалось тайной, как она могла быть такой спокойной посреди всего этого хаоса. Меня поражало, как ей хватало терпения занимать детей, играть с ними, когда было столько важной работы по дому. Мэри, несомненно, была никудышной хозяйкой, но я все равно ею восхищалась, так как знала, что я на ее месте давно бы рехнулась или умерла. Или, прости Господи, закопала бы одного или двоих детей и молилась бы, чтобы никто не заметил.