Читать интересную книгу Газета Завтра 235 (74 1998) - Газета Завтра

И Карна, словно услышав его увещевания, действительно подчинилась ему: перестала биться о привязь, пугать собравшихся на цвинторе и возле церкви людей встревоженным ржанием; несколько раз, уже совсем беззлобно, как всегда это привыкла делать на исходе ярости, ударила копытами о землю — и смирилась.

Калистрат облегченно вздохнул, распрямился по велению священника над купелью, и тот, благословляя его для новой крещеной жизни, надел Калистрату на шею серебряный нательный крестик на узенькой тесемке-ленточке.

ИЗ ЦЕРКВИ Калистрат вышел совсем другим человеком — просветленным и очищенным от прежнего своего полуязыческого существования. Ему казалось, что теперь у него все иное: и лицо, и волосы, и посадка головы, и разворот плеч, иная походка и даже иной взгляд. Серебряный нательный крестик лежал у Калистрата точно между ключиц, согревал грудь и все тело; идти, сбегать по церковным ступенькам под его охранительной тяжестью было легко и свободно. У подножия паперти Калистрат поблагодарил своих крестных отца и мать, троекратно по-христиански обнял и поцеловал их, хотел даже было одарить, сколько мог, деньгами, но они запротивились.

— Что ты, родимый, — тихо укорила его крестная. — Разве можно…

И Калистрат не посмел больше настаивать. В последний раз он низко поклонился крестным, склоненный же постоял еще несколько минут перед широко распахнутыми церковными вратами и легко пошел через цвинтор за ограду, где в тени деревьев на привязи его должна была ждать Карна.

Но ее там не было. Калистрат не обнаружил Карну ни на привязи под деревьями, ни где-либо еще в отдалении, на лужайке, напоминавшей приречной пастольник, ни на хозяйских огородах, что начинались сразу за церковью.

Вездесущие мальчишки тут же доложили ему:

— Она оторвалась и убежала вон туда, — и показали в сторону половецкого поля.

Калистрат в ответ лишь усмехнулся. Знал он эти повадки Карны. Если что не по ней, не по ее нраву, то она высвободится из любой загородки, сорвется с любой привязи и убежит куда-либо в луга или в поле. Калистрат каждый раз расстраивался, переживал из-за этого, потому что почти всегда был виноват он — что-нибудь не так сделал или сказал Карне. А она была очень обидчива и очень долго обиду помнила. Калистрату потом приходилось целые дни, а то и целые недели уговаривать ее, просить прощения, задабривать кусочком хлеба, обильно посыпанным солью. И если Карна этот кусочек брала, то значит, они помирились, она простила Калистрату незаслуженную обиду.

Но сегодня все было не так, и Калистрат лишь усмехнулся. Пусть бежит в свое Половецкое поле, а он с удовольствием пройдется по лесной торной тропинке пешком.

Дорога предстояла Калистрату дальняя, и он, как только вышел за село, так сразу снял хромовые, сделанные на заказ сапоги с высоко загнутыми носами, перекинул их, подражая древним странникам, каликам перехожим, через плечо и зашагал босиком, с наслаждением ощущая подошвами освобожденных ног каждый бугорок, каждую песчинку. Прежде он ходил босиком редко, разве что где-либо возле Дона, когда надо было поставить сети, вентеря или ночные донки и не хотелось замачивать, портить сапоги; или при доме, на подворье, когда он, едва проснувшись, вышагивал на порог, чтоб закурить первую утреннюю папиросу. В остальное же время Калистрат ходил всегда обутым: в будние, рабочие дни в кирзовых, купленных в магазине сапогах, а в выходные, праздничные, в легеньких, юфтовых, которые ему пошил в городе по специальной мерке и колодке знакомый сапожник. Теперь же Калистрат с немалым удивлением обнаружил, какая это радость и легкость идти по тропинке босиком, чувствовать под ногами шуршание песка, радоваться и улыбаться от каждого щекочуще-нежного прикосновения подорожника, чебреца или какой-либо иной неведомой травки. Сразу за Кораблево его настигла стайка речных ласточек-щуриков и сопровождала до самого хутора, без умолку щебеча и кружась над головой. Калистрат, приветливо махая ласточкам рукой, и ему казалось, что он все понимает в их веселом щебетании.

Думалось Калистрату тоже легко и свободно и все время о ней, о Рае. Вот пообвыкнется он немного в новой своей, крещеной жизни, помирится с Карной и поедет в Хоробичи к Рае с дорогими подарками и дорогой мыслью в сердце. Он впервые зайдет к ней в дом, вручит подарки, а потом, когда она вдоволь нарадуется ими, возьмет Раю за руку и скажет:

— Выходи за меня замуж.

— А что, — рассмеется она, — и выйду.

Свадьба у них будет богатая, знатная и обязательно с венчанием в кораблевской церкви. После свадьбы Калистрат переедет к Рае в Хоробичи, и станут они, как в сказке, жить-поживать да детей наживать. Детей у них будет много, семь или восемь, а, может, и больше. Но первыми Калистрат, конечно, хотел бы иметь двух сыновей-погодков, двух Хоробичей, которым даже уже придумал хорошие, звучные имена — Борис и Глеб. Он представил, как они вырастут лет до семи-восьми, как начнут называть его отцом, а он научит их ездить верхом на оседланной Карне, переплывать Дон и делать сообща любую крестьянскую работу, требующую большой силы и ловкости.

…Изгородь на подворье Роднеги Карна взяла, не коснувшись досок даже самыми кончиками копыт. Но на той стороне она вдруг всхрапнула и едва не села на круп. Калистрат не удержался и полетел через ее голову на землю, к высокому резному крыльцу. Ушибся он, правда, несильно, терпимо, и через мгновение уже был на ногах, стал суетливо оглядывать подворье, желая как можно скорее узнать и увидеть, что же это случилось с Карною, что так, до ржания и храпа, напугало ее.

И увидел.

КРЕПКО, НАДЕЖНО привязанный к воротам во дворе Роднеги стоял высокий породистый жеребец буланой масти. На нем было дорогое седло с множеством начищенных галунов и бляшек. Удила и стремена тоже были начищенными, блескучими, может, даже серебряными. На ржание и храп Карны жеребец ответил лишь любопытным взглядом, но остался стоять на месте, не переступив даже с ноги на ногу.

У Калистрата внутри все вскипело и налилось новым приступом ярости. Ударом сапога он распахнул двери и впервые оказался в доме у Роднеги.

В углу ее чисто прибранной и очень светлой комнаты он разглядел празднично накрытый стол, а за столом совсем еще молодого, может быть, всего двадцатипятилетнего парня. Был он на редкость голубоглаз, светлорус и одет в какую-то пятнистую, похожую на кольчугу куртку.

— Кто? — встал лицом к лицу с Роднегою Калистрат, обнаружив ее рядом со столом у окна.

— Князь! — с неожиданным вызовом ответила она Калистрату и сузила до едва видимых щелочек тоже голубые свои глаза.

Калистрат от взгляда Роднеги не уклонился, дохнул ей прямо в губы горячим частым дыханием, но потом оттолкнул в сторону, почти к самому подоконнику, потому как она не имела никакого права так вприщур смотреть на Калистрата и так с вызовом отвечать ему: “Князь!” — и поднял голову на парня:

— Пошли, выйдем!

— Пошли, — легко и безбоязненно ответил тот, и это очень понравилось Калистрату.

Он усмехнулся, мельком взглянул на Роднегу, которая ни единым словом не задержала встающего из-за стола парня, и первым пошел на выход.

Калистрат уже знал, что сделает с этим “князем” или княжичем, чем закончится их недолгая схватка. Едва они выйдут на середину двора, как он, резко повернувшись, схватит князя за пятнистую, так похожую на кольчугу куртку, оторвет от земли и бросит на землю же. А потом, не дав князю опомнится, Калистрат придавит его грудь коленкой, выдернет из-за голенища кривой половецкий нож и вырежет им бесстрашному хоробичу голубые его глаза. Роднега, выбежав к этому времени на крыльцо, вскрикнет, но Калистрат на ее вскрик не повернет даже голову, а лишь наугад бросит ей под ноги два голубых, еще живущих у него на ладони глаза — на, целуй их и тешься ими.

Так их схватка и началась, но не так закончилась. На середине двора Калистрат действительно резко повернулся, схватил князя за отвороты куртки левой, всегда бывшей у него более сильной рукой, но когда попробовал оторвать хоробича от земли, то с удивлением почувствовал, что это у него не получается. Молодой, на вид такой слабосильный князь, словно врос в землю и под рукой Калистрата даже не покачнулся. Калистрат посмотрел на него уже не с удивлением, а с ненавистью и занес было правую руку, но в это время князь обхватил запястье его левой руки тонкими, но какими-то как будто железными пальцами, и Калистрат вынужден был отпустить куртку.

Он понял, что тут надо переменить тактику и взять князя не столько силою, сколько хитростью. Калистрат отступил на шаг, а потом еще на один шаг назад, выманивая князя на себя, чтоб в следующую секунду, когда тот поддастся на уловку, со всего маха ударить его кулаком в переносицу. Такого удара Калистрата не мог выдержать никто. Голова князя по-петушиному дернется, на ногах он не устоит, рухнет навзничь на пыльную, затоптанную землю, и залитые кровью его глаза уже больше никогда не откроются. Калистрат же вскочит на Карну, прикрикнет на нее, и они унесутся в Половецкое поле, а Роднега пусть понапрасну отливает своего князя водой, пусть целует ему мертвые, потемневшие глаза…