– Я не верю ни тебе, ни твоим благим намерениям, – мрачно процедил Джованни. – Дом матери, судя по всему, продан. Не думаю, что задорого, он неудачно стоит, но отец изо всех сил старался сделать из него дворец для нас с мамой. И теперь я хочу знать, как тебе удалось уломать ее переехать, ведь она так любила свой садик, а здесь ничего этого нет, даже цветочного ящика под окном! – И наклонился, вглядываясь в ее лицо: – До какой степени ты держишь ее под контролем, Тина?
Сердце девушки упало.
– Мы с дедушкой – с согласия твоей матери – юридически оформлены как опекуны.
– Так, уже лучше! – с презрением подхватил он. – Что, воспользовалась? Добралась до денег одинокой, беспомощной женщины, хоть их и мало, и держишь ее в этом застенке?
– Никакой это не застенок! – возмутилась Тина. – Здесь уютно! И деньги идут на лечение!
Вскочив с кресла, он грубо схватил ее, поднял на ноги.
– Чем больна моя мать?
– Разве ты не знаешь, как отозвалась на ней эта история? – как можно мягче спросила Тина.
– О да, – горько сказал он. – Отец очень подробно мне все расписал.
– А я думала, он отказался тебя видеть. – Тине вспомнилось белое лицо Леха Ковальски, его сжатый от боли рот, его гнев.
– Он послал записку моему адвокату, – сухо сказал Джованни. – Написал, что я могу не возвращаться домой, что больше не считает меня своим сыном. – Нагнувшись, Джованни поправил складку на брюках, словно важнее сейчас ничего не было. Тина знала, как он любил отца. – Никогда не смирюсь с мыслью, что он умер, думая, что хуже меня никого нет...
– Он был хороший человек, гордый – все его уважали.
– А меня – нет!
– Да, после того, как... в общем, после того дня. Джованни стукнул кулаком по столу. Чашки зазвенели, подпрыгнув.
– Господи, Тина! В этой истории пострадало слишком много ни в чем не повинных людей!
– Хорошо, что ты это понял, – еле сдерживая слезы, сказала она.
– И огромная часть вины за это – твоя.
– Как? Ты винишь меня?!
– Когда ты не захотела поверить мне, все решили, что виноват именно я. До того нескольким свидетелям казалось, что они слышали звук хлопающей дверцы, а это подтверждало мои показания. Я говорил, что вышел из машины, оставив Бет за рулем. Ты же сказала, что видела меня...
– Но я видела!
– Ты видела что-то, что растолковала неправильно, – твердо сказал Джованни. – Ты, только ты могла остановить этот ком истерии и ненависти – если б только согласилась меня послушать, если б пришла поговорить, когда меня выпустили под залог. Но ты спелась с Бет, и все стали вам поддакивать. Те, кто слышал стук дверцы, решили, что им почудилось. Нужен был лишь один человек, чтобы все стало на свои места, и этим человеком оказалась ты, Тина. Я невиновен, и, Богом клянусь, я это докажу! Да, ты во всем виновата! – почти кричал он.
Тина задохнулась от гнева. Дала себя знать смесь ирландской и горячей испанской крови ее предков.
– А ты чистенький, да? – закричала она в ответ. – Бет была слишком фригидной, я – слишком доступной, Бет должна была достать для тебя деньги, а я – не увидеть то, что видела, так?
– Примерно, – огрызнулся он. – Если б ничего этого не случилось, я бы не потерял отца, мать, дом, стипендию в Гарварде и все, что обещала мне жизнь.
– А-а-а... – вздохнула она. Это правда! Он потерял все, что имел. Все жертвы Ковальски, принесенные во имя их способного сына, пошли прахом, и вместо того, чтобы вывести родителей из нищеты, он вверг их в долги и горе.
– Вот тебе и «а-а-а», – передразнил он.
– Я знаю, тебе было тяжело...
– Тяжело?! – Он вскинул горящие адским огнем глаза. – Да меня только и держала на плаву мысль о мести!
– Мести? – в ужасе переспросила она. – Только не Бет!
– Почему ж нет?
– Ты не можешь ее обидеть! Ты не должен даже видеть ее! Она потом еле-еле пришла в себя!
– Но в итоге устроилась неплохо, верно? Миленькая картинная галерея в Бостоне и удобная квартирка на набережной Чарльзривер.
– Откуда... откуда ты знаешь?
– Навел справки. Правда, говорят, пьет много.
– Не знаю. Мы распрощались друг с другом. Бет после суда перестала со мной разговаривать. – Да, Бет и Джо были близки. Интересно, что он чувствует теперь, зная, что женщина, которую он любил, спивается? По лицу его ничего не понять. – Что ты собираешься с ней сделать? – требовательно спросила Тина.
– Ничего, пока что... Я думаю, она варится в собственном аду.
– Ты чудовище!
– Она заслуживает, чтобы ее выпороли, но мне сейчас не до этого. Главное – забрать маму. Когда она вернется?
Тина застонала. Ну ничего не доходит! Что ж, придется выразиться еще резче. Набравшись духу, она заявила:
– Если ты свалишься ей на голову, она этого не переживет, – и посмотрела ему прямо в глаза. Это ее последний шанс перед тем, как сказать ему последнюю правду. – Твоя мать так тебя ненавидит, что уничтожила все напоминания о тебе. Все до единого. Даже твои детские фотографии. Она жалеет, что выносила тебя...
– Боже!..
– Извини, – прошептала Тина. – Но я вынуждена это сказать. Я люблю Адриану и не допущу, чтобы ты убил ее своими экспериментами по сладостному воссоединению! Они не сработают! Ты разрушил ее жизнь. Никогда она тебя не простит. Никогда!
– Тина... – прохрипел он, и она заплакала. – Я все-таки должен попробовать...
– В таком случае... есть кое-что еще... – Она подняла к нему залитое слезами лицо. – Я не хотела говорить тебе этого.
– Да ты уж и так... наговорила...
– И все-таки, – мягко сказала она. – Физически твоя мать здорова, но она страдает ретроградной амнезией.
– Это еще что такое? – прищурился он с пугающим спокойствием.
– Вот почему нам нужны деньги. Для Лал, сиделки. Твоя мама забыла многое из своего прошлого, но помнит, что ты сделал что-то ужасное, и упоминание о тебе всякий раз вызывает неконтролируемую истерическую реакцию. Именно поэтому ты не можешь жить с ней в одном городе – тогда ей придется сидеть здесь, взаперти. Но это еще не все, – продолжила Тина, не глядя ему в глаза, – за ней круглые сутки нужен присмотр. Она не помнит, что и когда ела, где ее комната. Она беспомощна, Джованни, и разум ее так хрупок, что весь распорядок дня состоит из привычных ритуалов, а люди, которые живут с ней, должны понимать, любить и прощать ее за то, что за вечер помногу раз повторяются одни и те же вопросы, одни и те же истории. Ей нужны любовь и забота. Ты ей не нужен.
Несколько секунд он тупо смотрел на Тину.
Молчание между ними сгущалось. Наконец он хрипло воскликнул:
– Боже! Ты вонзаешь нож, поворачиваешь его в ране и даже не смотришь, течет ли кровь!
– Мне пришлось тебе это сказать. Ты меня вынудил! – закричала она. – Я, как могла, старалась скрыть это, потому что да, это было подобно ножу в ране, а ты и без того настрадался. Но ты уперся, убежденный, что можно топтать людей, не особенно об этом беспокоясь! Так нельзя, Джованни! На мой взгляд, сначала твоя мать, потом все остальное. – Тина замолчала. Боже, как он страдает! Почти так же, как и она сама. – Когда для меня кончится этот кошмар?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});