Читать интересную книгу Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет" - Петр Попов

Она из старых песен что-то пела,

Как бы не ведая своей беды

Или как существо речной породы.)

Какое поразительное сочетание: молитва и нимфа — языческая, природная, манящая, соблазнительная сила! Какие молитвы могут быть у нее!

Смысл здесь явный! — Соблазнительница!

Сейчас, когда Гамлету нужно быть твердым, когда он — в который раз! — отрекся от всего человеческого и человечного, даже от права мыслить, появление Офелии не может быть воспринято им иначе. При этом оба начала — и божественное и плотское — в равной степени враждебны делу принца: любовь, как бы она ни проявляла себя, несовместима с местью. А потому, конечно, — «Ступай в монастырь».

Но и соблазн велик. Вот она рядом, только протянул руку. Милая, прекрасная, любящая. И все-то ее секреты написаны на лице. Понятно, что злая игра Гамлета с Полонием дала свои результаты: ей разрешили свидание, более того, — ей разрешили надеяться...

Что же делать? Да и разве это любовь, когда вот сейчас, рядом с ней можно рассуждать о соблазне и о своей борьбе. Разве это любовь, когда что-то оказывается существеннее самого чувства. Да, совесть Гамлета подверглась здесь страшному испытанию. То, что он попытается сейчас сделать, честно и даже по-своему благородно, — отнюдь не бессмысленная жестокость, а, наоборот, вполне искренняя попытка спасти Офелию. Ведь что начнется во дворце через несколько часов? — Скорее всего будет резня. Что станет с этой влюбленной девочкой, когда ее отец и ее любимый окажутся в откровенно враждебных отношениях? — И поэтому он, даже, пожалуй, презирая себя за неспособность отдаться любви, пытается разрушить то, что сам создал, пытается убить ее чувство, признаваясь в собственной духовной несостоятельности, в отсутствии настоящего всепоглощающего чувства. Он разрушает ложную ситуацию. И каким тогда ясным и понятным становится этот загадочный диалог:

—...Я вас любил когда-то.

— Действительно, принц, мне верилось.

— А не надо было верить. Сколько ни прививай нам добродетели, грешного духа из нас не выкурить. Я не любил вас.

В самом деле, когда-то казалось, что любил, но раз сейчас могу отречься, — значит, действительно, не надо было верить, действительно, «Я не любил вас».

— Сказал, и даже легче стало. И уверовал в то, что сейчас делает доброе дело. А она встала и безмолвно пошла прочь. Вдруг остановилась. Не может человек так быстро понять, что его с вершин счастья столь безжалостно сбросили в грубую реальность: 

— Тем больней я обманулась!

И еще надеется: а вдруг? — Но он в благом порыве бросается ее уговаривать:

— ...Сам я – сносной нравственности. Но и у меня столько всего, чем попрекнуть себя, что лучше бы моя мать не рожала меня. Я очень горд, мстителен, самолюбив. И в моем распоряжении больше гадостей, чем мыслей, чтобы эти гадости обдумать, фантазии, чтобы облечь их в плоть, и времени, чтоб их исполнить. Какого дьявола люди вроде меня толкутся между небом и землей? Все мы кругом обманщики. Не верь никому из нас.

Какое поразительное определение своего состояния в системе пространственно-нравственных координат! Какой безжалостный самоанализ, абсолютное саморазоблачение. Видно, есть что-то такое в чистоте и преданности этой девочки, что рядом с ней трудно быть циником, нельзя сейчас солгать. Лучшее, что таилось на дне души принца, вышло на свет, свидетельствуя о том, что душа его еще не погибла окончательно, она еще способна пока отозваться на добро. Иначе, зачем бы ему нужно было сейчас так настойчиво уговаривать ее идти в монастырь, единственное прибежище в этом мире, где можно сохранить чистоту и уберечься от скверны реального человеческого бытия.

И тут-то проснулась в ней та святая сила жертвенности, которая составляет, может быть, самую сильную и прекрасную сторону женского характера, та сила, которая заставляет женщину безоглядно бросаться в самые безнадежные и заведомо обреченные отношения, надеясь на то, что ее чувство спасет и излечит мужчину. Она поняла одно: ему плохо, он мучается, надо спасти его, ведь он болен. И в ход пошли молитвенник, заклинания:

— Святые силы, помогите ему!

— Нет, ей место только в монастыре! — Снова уговоры. И почти дословно повторяя Лаэрта: «Будь непорочна, как лед, и чиста, как снег, — не уйти тебе от напраслины». Но Офелия все надеется на Небо:

— Силы небесные, исцелите его!

Теперь ему остается одно — спасаться. А для спасения способ есть один, надежный и испытанный, — цинизм. И Гамлет пускает его в ход, топча все лучшее, что всколыхнулось в нем от прикосновения этой пре-красной жертвенной любви. Оболгать, опошлить, извратить! Это он умеет:

— Наслышался я и про вашу живопись. Бог дал вам одно лицо, а вам надо завести другое. Иная и хвостом, и ножкой, и языком, и всякую Божью тварь обзовет по-своему, но во что ни пустится, все это одна святая невинность. Нет, шалишь. Довольно. На этом я спятил. Никаких свадеб.

— Но, ужас! — и это не помогает: полные слез огромные глаза, в которых безграничная любовь, мука, бессильная жажда помочь и оберечь его, так безжалостно топчущего все чувства. И Гамлет не выдержал — бросился бежать. Против этой святости великого чувства он не смог противопоставить ничего. Все здание, которое воздвигалось месяцами, кажется, рухнуло в секунду. (Нет, конечно, не рухнуло. Он еще придет в себя, он еще будет со смаком говорить ей пошлости и издеваться над ее и своим чувством. Но это будет потом на спектакле, тогда это будет легко, там борьба захватит его полностью, «без низкой смеси».)

Ах, да! Мы же ничего не сказали о знаменитом: «Где твой отец?» — якобы свидетельствующем о том, что Гамлет, по ходу сцены, замечает подслушивающего Полония.

Думается, этой реплике придается излишнее значение. Что дает такое ее понимание, кроме того, что подчеркивая гнусную ситуацию подслушивания, оно, тем самым, ставит Офелию в весьма двусмысленное положение, делая девушку соучастницей слежки. Именно отсюда берут начало все трактовки образа Офелии, как особы сомнительного поведения. А, между тем, Шекспир в действии не дает нам никаких свидетельств тому, что Гамлет действительно обнаружил подслушивающих. Ведь если бы это было так, принц должен был бы как-то изменить свое поведение. А он и до этой реплики вел себя по отношению к Офелии точно так же, как и после нее, обнаружив засаду, он имел бы возможность как-то подразнить спрятавшихся или даже разоблачить их. Почему-то Гамлет этим шансом не воспользовался и впоследствии о нем никак не вспоминает. Далее. Если бы принц действительно обнаружил Полония, то это было бы понятно и самому Полонию и Клавдию, и тогда его «странное» поведение они должны были бы истолковать, как провал их собственной акции. И тогда Клавдий неужели бы не устроил выволочку Полонию за то, что тот не мог укрыться как следует и загубил «эксперимент»? – Ничего этого нет у Шекспира, событие «разоблачение подслушивания» никак не прослеживается у автора.

А как же тогда:

— Где твой отец?

— Дома, милорд.

— Надо запирать за ним покрепче, чтобы он разыгрывал дурака только с домашними. Прощай.

Можно предположить целый ряд оправданий этого диалога, вплоть до намека на предстоящие события и попытки уберечь Полония, выведя его «из игры», но в любом случае, он представляется логическим продолжением мысли: «Не верь никому из нас». — Т.е. не верь отцу, не верь тому, что он сейчас разрешил тебе встречу со мной и т.п.

Но, может быть, Шекспир хотел действительно подчеркнуть лицемерие Офелии, лгущей Гамлету, а на самом деле прекрасно знающей, где сейчас находится отец? — А какие есть доказательства тому, что Офелия знает о подслушивании? Ведет она себя с Гамлетом так, как вряд ли стыдливый человек станет себя вести, зная о том, что кто-то наблюдает за встречей. Совершенно ясно, что только поведение Гамлета удерживает ее сейчас от еще большей откровенности и интимности. Есть и еще факт, подтверждающий незнание Офелией интриги, в которой она принимает невольное участие: вышедший из укрытия отец обращается к дочери:

— Не повторяй, что Гамлет говорил:

Слыхали сами.

— Значит, Офелия что-то хотела рассказать Полонию, хотела поделиться с ним своим горем, думая, что отцу не известно, чем кончилось ее свидание с принцем.

Итак, все вышесказанное позволяет нам с полным основанием считать, что Гамлету не известно о засаде. Такое решение дает нам огромное преимущество: мы получаем возможность рассматривать взаимоотношения Гамлета и Офелии без каких-либо привходящих обстоятельств, не будь которых их судьба могла бы повернуться как-то иначе. Нет, я убежден, Шекспир, давая единственную возможность встретиться молодым людям с глазу на глаз, не мог в этой встрече оставить возможность для какой-либо недоговоренности. Он должен был высказаться до конца.

И последнее. Именно в силу того, что подслушивание удалось вполне, Клавдий, наконец, понял, как глубоко он ошибался насчет племянника. Гертруда-то, оказывается, была права! И он обрушивает на Полония упреки за ложную информацию: «Любовь? Он поглощен совсем не ею»… Но тому уже все равно, у него на груди, захлебываясь слезами, бьется его ребенок...