бы весел, как ребенок.
Но где же это существо,
Мой ангел, мысленная дева,
С которой я вступлю в родство,
Как с звуком лиры звук напева?
Вей, дева, думы надо мной,
Я полон будущею встречей!
Быть может, будет призрак твой
Приходу твоему предтечей!
CXLI
Нет ее.
CXLII
Стекайтесь, стекайтесь, милые друзья! живые, огненные юноши! Что же принесу в пищу чувствам, уму и сердцу вашему?
Пища вашего ума — вся Вселенная. Пища сердца — святые обязанности и еще, еще — взаимность той, о которой вы теперь мечтаете, которой внимаете, с которой жизнь есть все и все есть жизнь.
Пища наших чувств — настоящее!
CXLIII
Свершен венец создания природы!
Шумят под пальмами цветы!
Где дева провела младенческие годы?
Кто возлелеял в ней слиянье красоты?
Милое потомство не ведавшей ни колыбели[224], ни объятий родительских, в которой первое чувство было любовь, а второе — раскаянье!
Вы, к которым я прикован, как Прометей к скале Кавказской!.. Вы, прелестные ничто и все!.. золотые, алмазные мои! слабые, как сердце, легкие, как мысли, нежные, как чувства, гордые, как ум!
Вас встречаю я монгольским приветствием: Амур![225]
Из ваших рук оковы, плен,
Как дар, приемлю
Для вас перенесу Эйрен[226]
На землю!
На этом блюде перед вами сады Альциноя[227], воспетые слепцом Амуром... слепцом Омиром[228], хотел я сказать.
Послушайте, что говорит он про эти сады:
«Древа садов Альциноя вечно покрыты плодами; нежный зефир хранит живость, силу и соки их; одни поспевают, другие рождаются; за спелым гранатом и за апельсином скрываются новые, образующиеся; зрелая смоква уступает место другой; готовая маслина сменяется зарождающеюся...»[229]
Не похожи ли иногда и ваши привязанности на древа в садах Альциноя? Одно чувство созрело, другое рождается... старое уступает место новому.
Скажите мне, существа вечнолюбящие! помните ли вы прошедшее? вполне ли предаетесь настоящему? не перегоняют ли ваши мысли времени? не всегда ли вы носитесь в будущем? не разочаровывает ли вас видимое? «Это не то!» — думаете вы и — опять на крыльях! но...
Блажен, кто может испытать
Взаимность, чувство неземное,
И другу нежному сказать:
Я не один и нас не двое!
Я не одна и нас не двое!
CXLIV
К вам теперь обращаюсь, страдальцы и труженики мира. Вы, которым ни сладостная пища, ни песни любви и соловья не возвратят спокойствия и сна!.. Вы, которые болезнями или обстоятельствами, добровольно или против воли исключены из жизни, но еще существуете! Вы, не лишенные единственно покрова небесного!.. Для вас чаша, наполненная горьким терпением!.. Выпейте до дна!.. и вы увидите, что улыбка существует еще и для ваших уст.
Вы же, люди несчастные, но обложенные всеми средствами и способами жизни! вот источник живой воды! читайте надпись, прибитую над ним, и следуйте ей:
«В продолжение 6 недель обратите день в ночь, ночь в день, то есть спите в продолжение дня, бодрствуйте и трудитесь ночью; принимайте пищу обеденную в полночь; наблюдайте строгую диэту, предписанную медициною для пациентов, страждущих расстройством кровоносной, нервной или желудочной системы. Тело ваше укрепится, душа оживет, и вы взалкаете жизнию!»
CXLV
Здесь, здесь на благовонном лугу под пространной липой засяду я с вами, тучные, упитанные тельцы-гастрономы! Лучший час дня есть переход от голода и жажды к упоению и насыщению. Люблю вашу беседу! Вы вечно веселы, как мечтательные существа, которых небо одарило бесконечною жизнию, неизнуряемыми силами, неистощимым богатством, неизменимой любовию, верной дружбою, вечным здоровьем и неувядаемою красотой!
Слова ваши звучны, как вылетающие пробки! смысл пенится, как шампанское!
Люблю кипящие бокалы!
Люблю пиров несвязный шум.
Где чист, крылат, прозрачен ум,
Где речи остры, как кинжалы!
Вот, друзья мои, блюда, которые колкостию и остротою раздражают и притуплённые нервы вкуса.
Ух! на японском зангском фарфоре лежит кроншнеп! начинен труфелями, анчоусами, устрицами! Начинен, как век событиями!
Работайте вокруг паштета!
Он жирен, он вам по душе:
Румян, как перси Аишэ[230],
Слоен, как очи Магомета!
Но... оставляю вас, друзья,
И пир, довольствием цветущий;
Одежды сбрасываю я,
Чтоб встретить с честью сон грядущий.
День XIX
CXLVI
Если в душе, в чувствах и в словах певца есть родство с временем и семена для души, чувств и слов потомства, то завистливое невежество как Голиаф падет от руки Давида[231], а гармония усмирит громы.
Если мысли певца есть лучи светила восходящего, то они пробудят, согреют, затеплят понятную душу.
Но если певец есть отголосок произнесенных уже звуков, если он есть луч солнца заходящего, то пусть не удивляется он равнодушию и невниманию других к его холодным восторгам.
Акбэ, вождь Омара[232], покорил владычеству его калифа берберов и многих других народов; он достиг победоносно до пределов Африки, и когда Океан остановил его, он кинулся на коне в море, извлек меч и вскричал: «Бог Магомета! ты зришь его! если б не эта стихия, я пошел бы далее, я нашел бы новых народов и заставил бы их обожать твое имя!»
Так и поэт... хотел я продолжать, но обстоятельства увлекли меня в следующую главу.
CXLVII
Я не буду описывать странного моего положения; люди заботятся о положении людей только тогда, когда оно беспокоит их физическим или моральным образом. Но из следующих слов, которые я должен был поместить здесь, положение мое будет понятно.
В вас много чувства и огня,
Вы очень нежны, очень милы;
Но в отношении меня
В вас отрицательные силы.
Вы свет, а я похож на тьму,
Вы веселы, а я печален,
Вы параллельны ко всему,
А я, напротив, вертикален.
Совершенство мыслей и произведений зависит от счастливого расположения духа... Может ли человек постоянно быть счастлив!.. однако же...
CXLVIII
Однако ж войско перешло уже границу. Отряд ген-лейт. барона Крейца вступил в Яссы. Бым-бешлы-ага исчез, а диван-эффенди и владетельный князь[233] предались покровительству России.
Народ обступил полки уланские, благословляя знамена русского царя. Восторженный этерист[234]