Дорога оказалась трудной. Его потряхивало и подбрасывало в кузове, рана стала ныть, и острее заболели позвонки. Он дотерпел до Радова, которое теперь оказалось в тылу, и сошел на окраине. Посидел на развалинах дома, покурил и, когда боль притихла, не спеша по теневой стороне пошел к штабу тыла.
За все время войны… да, пожалуй, даже раньше он ни разу не бывал в положении солдата в увольнении. Всегда на машине, всегда со спешным заданием. Он помнил пройденные города и села скорее по карте, чем по их облику. А сейчас, неторопливо шагая по тихим полуразрушенным улочкам районного городка, он невольно разглядывал все: и заросшие лебедой и лопухами пепелища — старые, сорок первого года, и свежие, еще пахнущие горечью пожарища. Видел остовы сожженных машин, привычно отмечая, что здесь поработала авиация, и, оглядевшись, привычно находил воронки от авиабомб.
Но он стал замечать и другое: аккуратненькие, свежепокрашенные домики, кое-где кокетливо и отталкивающе отделанные мертвенно-белыми, шелушащимися на августовском солнце березовыми стволами. Когда-то в них жили немцы, и они навели свой уют, создали свою экзотику «а-ля рюсс». И еще он увидел хорошо ухоженные большие огороды и сразу понял, что посажены они были задолго до их наступления, еще при немцах.
Выходило, что кому-то и здесь жилось не до предела плохо, что кому-то делались послабления, а то и оказывалась помощь… Нет, конечно, он знал об этом не только из газет — разведчик же! — но видел такое, ощутил это страшное неравенство, кажется, впервые. Ведь не просто так, а за что-то делались эти послабления. Их ведь нужно было заработать. А как?
Что ж, оккупация не только убивала, она еще и калечила души… И чем дольше думал об этом, чем больше примет тому находил, тем неприятнее становилось на душе. Он пошел к штабу тыла, чтобы от него уехать к армии. И тут встретил ту самую телефонистку Дусю, с которой была связана прошлая далекая разведка. Девушка обрадованно бросилась ему навстречу.
— А я ведь сегодня к вам собиралась, — сказала она слишком громко и весело, присаживаясь на краешек скамейки. И сейчас же, краснея, объяснила: — Меня наши девушки командировали.
— Что-нибудь срочное? — мрачнея, спросил Лебедев.
— А мы не знаем, может, это все ерунда, но только… Только после того… тех телефонных неприятностей мы все как-то по-новому смотрим. А тут еще беседы о бдительности. Женька… Это у нас тоже телефонистка, она читает много, говорит: «У нашей соседки — это сзади нашего двора, тынами сходятся, — почему-то всегда белье висит. Откуда у нее после оккупации столько белья?» И верно. На рассвете она всю веревку бельем увешивает. Днем снимет, а вечером опять вешает…
— Ну и что ж тут такого? — благодушно спросил Лебедев: сколько таких вот наивных сыщиков встречал он на своем веку!
— Вот и я так спросила. — Дуся оживилась. — А Женька ответила: «А ты заметила, что немецкие разведчики летают на рассвете и на закате?» Мы же посменно дежурим и, конечно, это знаем. По ихним самолетам можно проверять часы. А Нина у нас девушка решительная. Пошла к той бабке — а она оказалась не бабкой, а довольно интересной женщиной — и все высмотрела: мужиков у нее нет, только девочка, дочка, а белье-то мужское. Спят они с дочкой на одной кровати на домотканом, а простыни вывешивают фабричные.
— Так-так… следопыты, — еще усмехаясь, поощрил Лебедев, но внутренне он уже подобрался — в рассказе проглядывала опасная логика.
— Мы, конечно, задумались… И вот на беседе нам политрук рассказал, как еще в первую мировую войну вот так, бельем, немецкие шпионы передавали сигналы. Но я сказала, что в наше время такой метод устарел — о нем же написано, все об этом знают. Что ж она, дура, что ли?
Пожалуй, Дуся мыслила правильно: старые разгаданные приемы разведчикам и в самом деле не подходят. Да и наивно все уж очень…
Майор поощрительно улыбнулся, с этой улыбкой к нему вернулись и уверенность в себе, и то легкое чувство превосходства, которое, как он считал, всегда должно присутствовать в отношениях с женщиной.
Она уловила это изменение его настроения и, покраснев, отвела взгляд.
— Вот… Словом, нашим мы не решались сообщать, чтобы над нами не посмеялись А потом узнали, что вот… вас ранило… И я… мы… Ну, — она окончательно смутилась. — Вот… А сегодня… сегодня… я дежурила с утра, прибежала Женька и сказала: «У нашей соседки красное белье». Я не поверила, передала ей дежурство, а сама сбегала посмотреть. Точно! На веревках — перины, подушки, платье и просто красная материя. А ведь, смотрите, вчера вечером к нам понаехали шоферы, ездовые все избы заняли, и сразу стало известно, что где-то поймали диверсантов. А ночью все слышали бой. Вот! А утром — красное белье. И заметьте, немецкие разведчики уже не только на рассвете прошли, а и с утра уже три штуки было… Девчонки и решили: «Иди, — говорят, — она чуть не сказала «к своему», — тому майору и расскажи. Потому что, если мы своим расскажем, может, еще и на смех поднимут. А «он должен знать».
— Ну что ж… Спасибо, учтем.
Дуся ушла, Лебедев посмотрел ей вслед и вздохнул: после госпиталя он понял, что, кроме войны, есть еще и красивые девушки.
* * *
В дальний лес они вошли на рассвете. На опушке Матюхина окликнул Грудинин:
— Товарищ младший лейтенант, оглянитесь.
Матюхин оглянулся. Позади осталась дальняя луговина, незасеянное поле, перелесок. Все как обычно, все как на карте. Андрей пожал плечами, Сутоцкий подошел поближе, с острым интересом вглядываясь то в одного, то в другого.
— Ничего не заметили?
— Нет… как будто…
— Неужель не замечаете следов?
Никто следов не видел — трава и трава.
Грудинин смотрел на них как на неразумных — как же можно не видеть, когда все так ясно и понятно?
— Да вон же… Глядите. Стежка — она ж прямо в глаза бьет. Трава ж не весенняя, которую примнешь, она и поднимется. Дело же к осени. Ломкий бурьян, положил — уже не встанет. А мы вчетвером протопали. Умяли.
Вот только после этого разведчики и увидели собственные следы — почти прямую, только изредка искривляющуюся тропку.
— Ведь хорошо, если у фрицев дураки. Могут и не заметить, а умный да опытный лесовик враз засечет.
— Откуда у них… лесовики? — усмехнулся Сутоцкий.
— Не говори. У них финны есть. У этих глаз точный. Я с ними в дуэли играл. Знаю ихнюю силу. Не финны бы — и в разведку не попал.
— Что, испугался? Думал, у нас легче? — пошутил Николай.
Грудинин внимательно осмотрел его скуластое, угловатое лицо.
— Нет. Я к вам после госпиталя пришел. А в госпиталь меня финн отправил.