Читать интересную книгу Бабочка на штанге - Владислав Крапивин

— Ну, он многое что умел. Всякие вещи чувствовал, как живые… А что касается улыбок, то у него была целая философия… Если хотите, расскажу…

— Хотим! — сразу сказал Чибис. Опять за себя и за меня. Ну, а я, само собой, тоже хотел.

— Ладно. Думаю, полчаса у нас есть, Ли-Пун пока управится без меня… Усаживайтесь где-нибудь… «птицы-журавли»… Хотя бы вон в то кресло. Оно было любимое у Леонида Васильича… Впрочем, должен честно предупредить: он в нем и умер. Так что, если вы люди суеверные…

Я был изрядно суеверным, но кресла не испугался. У нас дома тоже было старое кресло, и мой дедушка тоже умер в нем, но я не думал ни о чем загробном, когда забирался в него с ногами. Наоборот, казалось даже, что я вступаю в «душевный контакт» с дедом, которого никогда не видел, но о котором слышал много рассказов…

Чибис тоже не боялся. Мы сбросили кроссовки и с двух сторон прыгнули в глубокое кресло, обитое зеленым велюром. Привалились к высокой спинке и друг к другу и перебросили через подлокотники, наружу, по одной ноге — я левую, Чибис правую. Постукали по креслу пятками. Оно располагало «чувствовать себя, как дома». Потертая обшивка пахла старым ковром и щекотала ноги. Уютно так… Но это мне уютно, а Чибис-то жутко боится щекотки, вспомнил я! Но Чибис вел себя спокойно, улыбчиво жмурился. Значит, он боялся лишь человечьих пальцев, а не мебельного ворса…

Ян Яныч сказал со своего стула:

— Сперва об Арцеулове… о нашем, о Леониде Васильиче. Есть такое выражение — «человек нелегкой судьбы». Для него — самое подходящее. Какие только фокусы с ним жизнь не выкидывала! Но об этом как-нибудь потом. Главное, что интереса к этой жизни он все равно не терял. С ребятами возился, модели конструировал, получал за них множество всяких призов… Вон, дипломы повсюду развешены… Пацанам, которые подрастали, а определиться в жизни не могли, помогал, чем мог… Кстати, дважды был женат, у него дочь в Америке и сын в Петербурге. И внуки. А на похоронах никто не появился. Дочь вообще не собралась («Это же такие деньги!»), а сын прилетел, но уже позднее… Наследство его никто требовать не стал. Кому нужна эта развалюха, которую со дня на день собирались снести. А другого добра не осталось, только книги и архивы. Книги он собирал всю жизнь, да кому они интересны теперь?.. Андрей, сын Арцеулова, сказал: «Ян, отец правильно завещал все это тебе. Ты был его друг, а из меня вышел непутевый сын…» Я говорю: «Что ты, Андрюша, он про тебя столько вспоминал, гордился, что ты штурман…» Андрей заплакал даже. Да сколько ни плачь, ничего уже не поправишь…

— А он морской штурман или авиационный? — спросил я, чтобы дать Яну Янычу передышку. Потому что мне почудилось, будто голос его стал каким-то шершавым.

— Морской, — сказал Ян Янович и кашлянул. — Ну ладно. Это так, вступление… А философия у нашего Арцеулова была такая, что мол со времен создания мира борются на свете добро и зло, а толку никакого нет…

«Что нового в такой философии?» — мелькнуло у меня.

— Потому что иногда трудно разобраться: где что? — вмешался Чибис. — Добро иногда оборачивается злом и наоборот… Нам про это отец Борис на занятиях говорил. Надо, мол, учиться отличать одно от другого, разбираться правильно…

— А поди разберись, — хмыкнул Ян Яныч. — Палестинцы ракетами раздолбают в Израиле какой-нибудь кибуц и считают, что это добро. Израильтяне же полагают, что добро, когда пожгут палестинские кварталы. Каждый считает, что он прав, и в этой самой правоте видит торжество добра… Или вот пример! Леонид Васильич незадолго до смерти мне рассказывал.

«Смотрю, — говорит, — недавно передачу про каких-то иностранных охотников. Они рассказывают, что охота у них теперь гуманная. Стреляют не из ружей, а из луков, как в старину. Мол, у зверя больше шансов спастись… И показывают свое оружие. А это уже не обычный лук, а по виду что-то вроде небольшого велосипеда. Колеса там для натягивания тетивы, приспособления всякие. И точность такая, что за сотню метров можно попасть стрелой в их английский пенни или там австрийский шиллинг… А потом сцена охоты. Все по закону, разрешение получено в государственной конторе… Стрела — точнехонько в бок пятнистого оленя. И все это показывают в натуре. Как лежит он, бедняга, вздрагивает, глаза уже под пленкой… С точки зрения лучника это — добро. А с точки зрения оленя?..

— Сволочи… — тихонько сказал Чибис.

— Это ты, Чибис, так считаешь, — с шумным вздохом отозвался Ян Яныч. — А они не так… Они рассуждают, что олень — существо низшего порядка и человек ради собственного удовольствия имеет право убить его… И смотрите: ведь не ради спасения от голода, а только ради охотничьего азарта! Ну, допустим на один момент, что олень действительно второсортное создание природы. Которое можно вырвать из жизни, как репку из грядки… А как быть с ребятишками, которые смотрят эту передачу? Которые недавно видели кино про олененка Бэмби или читали про него книжку? Они что будут думать про эту охоту? А может, захотят для себя лук с колесиками? Подумаешь, Бэмби! Зато как заманчиво: натянул, прицелился — и р-раз… Будто в игровом автомате… И пошли пить пиво.

Я подумал и сказал… Не хотелось про это говорить, но раз уж речь зашла о философии, куда денешься. Это ведь такая наука, которая докапывается до истины. Вот я и выдал:

— Убивают не только оленей. Гораздо больше убивают людей. Каждый день слышишь: то бизнесмена какого-нибудь, то депутата, то директора банка… И это уже не бандитизм даже, а просто политика. Приличные люди в очках и галстуках устраняют конкурентов. Как бумажных солдатиков… Мама говорит, что мир сошел с ума…

Ян Яныч не удивился моим словам.

— Похоже на то… Леонид Васильич рассуждал примерно так же. И объяснял жестокости мира тем, что люди не понимают природу добра…

— А что за природа? — насупленно сказал Чибис.

— Всякие представители ученого мира, социологи, психологи и тому подобные академики любят рассуждать о диалектике человеческих отношений. О том, что разные люди добро понимают по-разному… И не учитывают эти мудрецы простую вещь. Что само по себе добро — абстрактная философская категория… ну, то есть вроде математической формулы, которую можно засовывать в разные уравнения. От того, как засунешь, получается результат, нужный тому, кто решает задачку… Это холодное добро, без чувства… А у настоящего человеческого добра должно быть одно необходимое свойство…

— Какое? — сказали мы с Чибисом.

— Самое простое. Доброта. Добро должно быть с добротой. Не с кулаками, как талдычат нам иногда, а именно с добротой… Так говорил мой друг Леонид Васильич Арцеулов…

(«Так говорил Заратустра» — толкнулось у меня в голове название умной книжки. Я ее, конечно, не читал, однако эти слова иногда многозначительно произносил папа. Не знаю уж, к месту или нет. Я чуть-чуть не брякнул их сейчас, но прикусил язык.)

— Я непонятно рассуждаю, да? — спохватился Ян Яныч.

— Чего непонятного… — сказал я.

В самом деле: если в человеке добро с добротой, он не станет стрелять в оленя. И в человека не станет… То есть бывают случаи, когда надо защищаться или выручать друзей, но убивать кого-то ради своей выгоды тот, а ком есть доброта, не будет. Это же как «дважды два». Не станет молотить дубинкой беззащитных студенток на митинге, не будет похищать ребятишек, чтобы продавать за границу «на запчасти» (недавно в соседнем городе раскрыли такую банду), не затеет снос окраинных домишек, в которых доживают век пенсионеры…

Чибис перебил мои мысли:

— Отец Борис на занятиях говорил: «Не делайте другим людям того, чего не желаете себе»…

Меня вдруг царапнула досада:

— До чего просто!.. А как добиться, чтобы люди «не делали того»?

Чибис уловил мое раздражение. Слегка отодвинулся, сказал в сторону:

— Я не знаю… Он говорил: начинать надо с себя…

— Так всегда говорят, когда не знают ответа… — буркнул я. — «Чтобы укрепить дисциплину в классе, начинайте с себя…»

Ян Яныч резко скрипнул стулом:

— Стоп! Братцы, я чувствую, что у вас вдруг проросли колючки. Для того ли мы затеяли разговор? В этом доме не принято ссориться…

— Ничего у меня не проросло, — быстро сказал Чибис и придвинулся.

— И у меня… — сказал я.

— Просто Клим не любит отца Бориса, — объяснил Чибис.

— Вовсе я не «не люблю»! Просто не хочу ходить на эти занятия. Времени жалко…

— С отцом Борисом… то есть Боренькой Затонским мы вместе учились на философском, — живо сообщил Ян Яныч. — Хороший парень. Только в вопросах истории религии был тогда великий путаник… Потом он пошел наращивать свои знания и жизненный опыт в Петербургской семинарии, а я… в других местах, куда попал, желая познать многие истины на своей шкуре. И познал… увидевши изнанку человеческих душ. И получивши горсть осколков в правую часть грудной клетки… Тоже опыт немалый, скажу я вам… Однако мы отвлеклись. Начали-то совсем про другое. Про улыбки…