Читать интересную книгу Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий - Харуки Мураками

Синий был форвардом в школьной сборной по регби. Безупречно сложен. В выпускном классе его даже выбрали капитаном команды. Плечистый, грудь колесом, скулы широкие, голос громкий, нос картошкой. Агрессивный игрок, вечно в свежих ссадинах и царапинах. К учебе рвения он не проявлял, и многим нравилось его жизнелюбие. С людьми Синий разговаривал внятно, глядя прямо в глаза. Идеальный обжора к тому же – мог есть что угодно с таким видом, будто ничего вкуснее в жизни не пробовал. Плохо о людях он никогда не отзывался и мгновенно запоминал любого по имени. Больше слушал других, чем говорил сам, и бывал душой любой компании. Цкуру до сих пор вспоминает, как перед началом матча Синий размахивал руками и разогревал товарищей по команде задиристыми лозунгами.

– Слушайте все! – кричал он. – Сегодня мы победим! Вопрос только один – как победим и с каким счетом. Но победим – это факт! Проигрыш невозможен! Победа – будет – за нами!

– Победа – будет – за нами! – хором орала вся команда и выбегала на поле.

Команда, впрочем, оставляла желать лучшего. Сам-то Синий был прирожденным атлетом и умным игроком, а вот соратники его звезд с неба не хватали. На всеяпонских соревнованиях среди школьников-юниоров они то и дело проигрывали. Но Синий и после очередного поражения не очень расстраивался.

– Самое важное – воля к победе, – повторял он. – В этой жизни невозможно только побеждать. Должны быть и поражения. Как солнышко и дождь, вперемежку.

– Ну да, – однажды поддела его Черная. – Только иногда случаются особо затяжные дожди…

Синий с грустью покачал головой.

– Не путай регби с теннисом или бейсболом. В регби матч состоится в любую погоду.

– Даже если льет как из ведра? – удивилась Белая. Спортом она не интересовалась и почти ничего в нем не смыслила.

– А как же! – ответил ей Красный тоном знатока. – В регби матч не отменяют и не останавливают, какой бы ливень ни хлынул. Поэтому каждый год по нескольку регбистов захлебывается насмерть в какой-нибудь луже.

– Ужас какой! – содрогнулась Белая.

– Вот дурочка… Шуток не понимаешь? – усмехнулась Черная, закатывая глаза.

– Я не о том, – продолжал Красный. – Я просто хотел сказать, что умело проигрывать – тоже большое искусство…

– Которое ты оттачиваешь каждый день? – тут же съязвила Черная.

Белая была круглоликой, точно старинная японская кукла, но высокой и стройной – вылитая фотомодель. Длинные черные волосы блестели, будто лакированные. Когда она шла по улице, на нее оборачивались прохожие, а сама Белая держалась так, словно тяготилась своей красотой. Серьезная девушка, она совершенно не умела хранить спокойствие, если понимала, что кому-нибудь нравится. Прекрасная пианистка – но никогда не играла для тех, кого плохо знала, хотя казалась удивительно счастливой, когда учила музыке своих дошколят. И больше, пожалуй, никогда и нигде не выглядела такой смирной и просветленной. Есть дети, говорила она, которые не могут нормально учиться, но тонко чувствуют музыку, и этот талант слишком непростительно зарывать в землю… Но в той старенькой школе не было ничего, кроме раздолбанного пианино, и потому они поставили себе сверхзадачу: надо, чтобы у школы появился новый инструмент. Подрабатывали все лето. На музыкальной фабрике их поддержали. И вот, наконец, им достался отличный рояль. Случилось это весной их последнего школьного года. Такая бурная бескорыстная деятельность не осталась незамеченной, и о них даже написали в газете.

Белая обожала животных; едва разговор заходил о ее любимых котиках и собачках, она, обычно немногословная, тут же преображалась и начинала болтать без умолку, словно под гипнозом. Сама Белая утверждала, что мечтает стать ветеринаром, но Цкуру не мог представить, как бы она разрезала скальпелем живот лабрадору или ковырялась в прямой кишке захворавшей лошади. А ведь в любой ветеринарной клинике без такого никак. Отец ее управлял частной гинекологической консультацией.

А Черная в любой толпе выделялась ростом. Приятное лицо, теплый взгляд, вся крупная, полноватая, пышногрудая уже в шестнадцать. Нравом крута, независима в суждениях, быстро говорит, вертит головой по сторонам. По гуманитарным предметам – отличница, а вот точные науки еле тянула. Отец ее владел аудиторской фирмой, но на помощь дочери в делах даже не рассчитывал. Иногда Цкуру подтягивал ее по математике. Язык у Черной был до того остер, что разговаривать с ней было – все равно что кататься на американских горках. И без книги в руках ее никогда не видели.

Черная с Белой учились вместе еще в средней школе и хорошо знали друг дружку задолго до того, как сложилась «неразлучная пятерка». Наблюдать их вместе было удовольствием особым. Муза и комедиантка. Головокружительное сочетание.

И только Цкуру не отличался ничем особенным. В школе – крепкий середнячок. Учиться особо не любил – просто внимательно слушал учителей и прилежно выполнял все, что задано. Прилежен он все равно был с детства. Обязательно мыл руки перед едой, а после еды сразу чистил зубы. Вот и учился так же – чтобы не беспокоить собой окружающих, – и сдавал все так, чтоб только не выпасть из обоймы. Да и родители не пилили сына из-за отметок, позволяли расти, как ему хочется, и не нанимали никаких репетиторов.

Спорта он не избегал и, хоть не ходил ни в какие секции, не отказывался поиграть с друзьями в теннис, покататься на лыжах или поплавать в бассейне. Как-то так. Лицо у него правильное, об этом ему часто говорили, хотя скорее всего такое означало только: «Ну хоть не урод». Сам же он, глядя в зеркало, видел на своем лице одну лишь непреходящую скуку. Искусством Цкуру не интересовался, хобби у него не было, особыми уменьями не блистал. Был скуп на слова, часто краснел от неумения общаться и с каждым новым знакомым ощущал себя не в своей тарелке.

От остальных друзей его отличали разве что доход его семьи – самый солидный, – да еще тот факт, что его тетка по матери, уважаемая актриса, была хоть и не красавица, но известна на всю страну.

В самом же Цкуру было нечего похвалить, как и не на что показать пальцем и воскликнуть: «Ого!» По крайней мере, сам о себе он думал именно так. Средний во всем. Ну или – бесцветный.

Впрочем, было у Цкуру Тадзаки одно-единственное увлечение – разглядывать железнодорожные станции. С малых лет, сколько он себя помнил, станции его околдовывали. Будь то исполинские вокзалы «Синкансэна»[5], скромные перроны при маленьких деревушках или товарные сортировки, где нет ничего лишнего. Была бы станция, а остальное не важно.

Собирать игрушечную железную дорогу Цкуру обожал, как и все обычные дети. Только его она манила не сверхсовременными локомотивами, не хитроумной паутиной рельсов и шпал, не искусно продуманными диорамами, а именно мини-моделями самых обычных станций. Он любил смотреть, как поезда проносятся мимо или замедляют ход и останавливаются у перронов. Представлял, как садятся в вагоны и сходят на платформу пассажиры, как звучат в динамиках объявления и звенит перед отбытием колокол, как проворно снуют туда-сюда станционные служащие. Реальность и фантазии в голове у него перемешивались, а все тело охватывала легкая дрожь. Вот только почему станции так поражали его, он никому из окружающих внятно объяснить не мог. А если бы и смог, его, скорее всего, сочли бы очень странным ребенком. Впрочем, Цкуру и сам частенько ловил себя на мысли: внутри у него что-то не так.

Ничем не выдающийся, с единственным увлечением, которое (вроде бы) немного отличало его от других. С таким осознанием себя он и прожил с первых классов школы до нынешних тридцати шести лет, то погружаясь в хаос, то забредая в тупик. Иногда это почти не задевало его, а иногда – ранило, и даже весьма глубоко.

Иногда он даже не мог понять, зачем они приняли его в свою компанию. Неужели он действительно нужен остальным? Может, не подружись они с ним, всем было бы и легче, и веселей? Или они просто еще не успели его раскусить, но это всего лишь вопрос времени? Чем дольше он думал об этом, тем сильнее запутывался. Стремление отыскать в себе хоть какую-то ценность – все равно что поиск вещества, для которого не придумано шкалы измерений. Стрелка датчика елозит по экрану и никак не застынет на каком-то одном показателе.

Но четверо его друзей, похоже, об этом совсем не задумывались. Он до сих пор живо помнит, как они собирались все впятером и веселились до упаду. Причем для полного веселья требовались именно пятеро. Ни больше, ни меньше, как в идеально равностороннем пятиугольнике. По их лицам это видно было и без слов.

Он радовался и гордился тем, что принадлежал к этому пятиугольнику, – обожал и каждого из них в отдельности, и всех четверых сразу. Как молодое деревце тянет корнями соки из-под земли, Цкуру заряжался от этой дружбы энергией для собственного роста и запасался ею на черный день. Но в глубине души постоянно ворочался страх: однажды он все-таки выпадет из этого братства, или же его оттуда изгонят, и он останется один навсегда. Поэтому всякий раз, когда он прощался с друзьями, в его сердце пробуждалось беспокойство – словно черный, зловещий риф, выступающий из моря при отливе.