Читать интересную книгу Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

— Папин сыночек! Ой, снятся кому-то кислицы!

Она как в жопу глядела. Времени на это у нее было предостаточно, потому что жила в соседнем доме и частенько бывала у нас с пятилетней дочкой и мужем, вторым секретарем горкома Ереминым. Батя о нем говорил: «Жена его будила: „Вставай, вставай, мудило!“» Дочку отдавали под мое чуткое руководство и правильно делали. Я познакомил ее со своим хуем. Тонкие пальчики осторожно обхватывали окаменевшие мышцы, нежно сдавливали хуй и отпускали, передвигались по нему, стягивая шкурку с залупы. Залупа была красная и с сизой каемкой. Указательный пальчик вминался в поджавшуюся, морщинистую мошонку с редкими короткими волосками, теребил яйца. Потом она возвращалась к хую, сгибая и отпуская его, и с интересом наблюдала, как он пружинисто выпрямляется и покачивается, успокаиваясь, и роняет прозрачную тягучую каплю смазки из приоткрывшегося устья. Я в порядке обмена информацией дотошно обследовал пизденку, гладенькую, с двумя вертикальными складками, которые легко разлеплялись, открывая розовую влажную мякоть и еще две складочки. Куда надо засовывать — я тогда не знал. Пробовал тыкать везде, но малышка с криком выскальзывала из-под меня и соглашалась повторить только за вкусную конфету и обещание больше не делать ей больно. Я советовался с друзьями, которые утверждали, что переебали полкласса, пробовал применить их советы на деле и… начал утверждать то же самое. Да и друзья ли они были?! Вскоре я убедился, чего они все стоят. И сделал вывод: в пизду друзей, в пизду подруг, я сам себе пиздатый друг.

А Муравка продолжал наезжать на матушку. Как и у каждого нормального русского человека, у меня врожденная антипатия к милиции. Да и они сами друг друга ненавидят сильнее, чем бандитов. Послушал я подполковника, базар его гнилой, поднакопил злости, высвободился из материнских рук и изрек тоном не мальчика, а обладателя встающего хуя:

— Ты! Быдло! Пшел вон!

Мусор стоял с открытой пастью так долго, что даже ленивый стоматолог успел бы запломбировать ему все зубы. Матушка перестала отгораживать меня своим телом от легавого и как бы спряталась за меня. Из них двоих она оклемалась первой и тем тоном, каким выпроваживала из класса нашкодивших учеников, потребовала:

— Я прошу вас уйти.

— Мне нужны документы, — попробовал настоять на своем Муравка.

— Не сейчас. Оставьте нас.

Мусор свалил, бормоча под нос что-то невразумительное, наверное, статьи процессуального кодекса. Документы — уголовные дела на него и еще на нескольких членов городской верхушки — он так и не получит. Матушка сожжет их в тот же вечер. Дура набитая! То, какую силу имеют эти папки, я знал. Однажды ночью я шлепал в туалет поссать. Путь мой пролегал мимо батиного кабинета. Там горел свет и рыдал мужик. Женский плач вызывает у меня смешанное чувство злости и жалости, а мужской — только презрение, но такое огромное, какое надо пройти пизде, чтобы стать хуем. Из-за двери послышался батин голос:

— Хоть бы брал по чину, а то палка колбасы копченой — тьфу!.. Борзых щенков тебе не подносили?.. Ах да, ты собак не любишь…Хватит ныть, не баба! И головой не тряси, перхоть сыпется — рога перетертые.

— Это все ты, ты!..

— Ну да, это я требовал у председателей колхозов мешки картошки и огурцов. Укроп и петрушку тоже брал? Пучками, перевязанными черной ниткой, как у бабулек, что под магазинами торгуют. Кстати, почему они до сих пор там торгуют?! Я же поручал тебе заняться этим.

— Проводили рейды, наряды милиции дежурят — не помогает ничего.

— Знаешь почему? Отлично знаешь! Потому что милиционер тоже на лапу берет — чем он хуже второго секретаря горкома?!

Дослушать мне не удалось, батя подошел к двери, и я чухнул в туалет, а когда вышел оттуда, в кабинете было тихо. Я потом прочитал в деле, как второй секретарь Еремин за полтонны картошки, бочонок меда и центнер мяса помог председателю отстающего колхоза «выполнить» план. Дела лежали в тайнике в кабинете отца. Тайник был оборудован в книжном шкафу между двойной задней стенкой. Я случайно обнаружил его и ознакомился с содержимым. Перечитав несколько раз уголовные дела, я получил на всю жизнь заряд презрения к законам и людям, которое необходимо умному в России, чтобы выжить.

Наша Маша лучше вашей,У нашей — синие трусыИ на пизде три волосины,Как у дворника усы!

Кто бы ни сидел со мной за столиком в ресторане, официантка все равно даст счет мне. А хули ей остается делать?! Я похож на мусора больше, чем многие мусора на воров. И одет я в костюм-тройку — визитную карточку совковой номенклатуры. Правда, так еще одеваются те, кто очень хочет покомандовать, но пока вынужден отыгрываться на собственных детях, когда жена оставит его и их без присмотра. Темно-серый костюм сидит на мне так же органично, как на членах политбюро, и умник подобран в тон и завязан красиво. Я сам его завязываю, научился этому без особого труда. Все забываю спросить у матушки: может, я и родился с умником на шее?

Официантка — разбитная бабенка с массивными золотыми сережками, похожими на люстры, — окидывает меня внимательным взглядом, задерживается на голдяке на безымянном пальце левой руки и на умнике и приходит к неприятному для себя выводу. Она потупляет глаза с голубыми тенями — любимым цветом работников советской торговли и сферы обслуживания, который как бы отметает все подозрения в объебывании, — и воркующим голосом спрашивает:

— Что будете заказывать?

Если бы я был настоящим обэхээсэсником, то встал бы и ушел: разгадали. Но я не отброс общества, поэтому сначала делаю заказ про себя: «Суп из семи залуп, рыбу — сверху чешуя, а внутри — ни хуя, пирожки горячие, на хуях стоячие», а потом вслух и несколько иной:

— Триста грамм водки, сто пятьдесят черной икры, семьдесят пять сливочного масла…

Количество грамм я произношу четко, будто вколачиваю хуем сваи, чтобы окончательно утвердилась в мысли, что я обэхээсэсник, и уже более спокойным тоном продолжаю:

— …салат «Столичный», котлеты по-киевски, шашлык из осетрины…

В общем, заказ богатый. На таком официантка наваривает половину своей месячной зарплаты, но меня не наебет ни на копейку. Хотя мне эти копейки очень даже похуй. Для меня важнее, что принесут все самое свежее, самое лучшее, а не скомбинируют из объедков.

Пока она ебется над заказом, я оцениваю посетителей, определяю, кто к какой из трех категорий относится. Я делю их на служащих, блядей и пролетариев. Для первых кабак — рабочее место: хотят-не хотят, а каждый день приходят, потому что больше нечем заняться. Вторые — и бабы, и мужики — приходят подсняться или упасть на хвост. Третьи залетают сюда случайно, обычно с получки, пропиваются бессмысленно и беспощадно и все остальные дни месяца пролетают мимо. Я исключение, потому что для меня кабак в натуре рабочее место, здесь подыскиваю будущие жертвы, но заодно и оттягиваюсь, опровергая утверждение, что пизду и сиську в одну руку не возьмешь.

Через столик от меня сидит компания. Судя по прикиду и жестам, мажорные детки. Сам из таких, опознаю легко. Они из первой категории, самые яркие ее представители. Заправляет ими дылда примерно моих лет. У него вытянутая капризная харя и розовые уши, заросшие светлыми волосами, — поросячьи. Как по речке по Криуше плывет хуй — свиные уши. Где-то я его видел. Или где-то кого-то я видел. Да, напоминает он мне ушами сексуального маньяка, который тварил и убивал малолеток. Я столкнулся с ним на этапе, он еще был жив. Везли его туда, где из голов делают скворечники. Могли не довезти, потому что ебли и пиздили его даже пидоры. Очко у него было раздолбано до размеров черной дыры.

Справа от дылды сидит блондинка, может быть, натуральная. Я вижу ее в профиль. Обычно в профиль выглядят хуже, чем в анфас, но бывают исключения. С тем придыханием, с каким на девятнадцати очках открываешь следующую карту — валет или перебор? — я жду, когда блондинка повернется ко мне. Она изредка что-то произносит, коротко и вяло, почти не шевеля губами. Наверное, отвечает на вопросы рыжего, который сидит наискось от нее и пиздоболит без умолку. Он весь в котоне, как в гондоне, но даже этот его наряд не привлекает внимания блондинки. Если бы она была мужчиной, я бы подумал, что думает о чем-то неприятном, безысходном. Но она всего лишь баба, и думать ей анатомия влагалища не позволяет. Мужчина глазами следит за звездой, а женщина мир постигает пиздой. Там и надо искать причину недовольства жизнью, которая у баб бывает двух видов: хуевая и ни в пизду. Здесь, скорее всего, второй случай.

Блондинка почувствовала мой взгляд и повернула голову медленно, тоже с придыханием: туз или недобор? Туз и даже козырный. Но в твоей ли игре? Наши взгляды схлестнулись. Это самый важный момент в отношениях с бабами. Любовь бывает только с первого взгляда. Подсознание, не заебанное дурацкими фантазиями и требованиями, выдает однозначный ответ: да или нет. Мужчина должен выдержать взгляд, потому что в этот момент характеры занимаются армрестлингом. Не выдержишь — не лезь к ней, не твое. Победишь — момент истины — прелестный миг щемящего кайфа, лоскот в яйцах, когда баба первой опускает глаза, сдаваясь на твою волю. У нее в этот миг еще и матка опускается. Судя по покрасневшим щечкам блондинки, ей этот миг доставил большое удовольствие. Первый экзамен я сдал на оценку «отлично». Теперь предстоит второй, менее важный, — на решительность. Я не гляжу на блондинку, делаю паузу, чтобы она успела пригладить чувства и разлохматить волосы, а заодно и раскрутить в себе мой образ до идеала. В это время появляется официантка и заботливо, бережно, словно перед объявившемся после долгой отлучки любовником, расставляет тарелки. Закончив, ждет: сейчас ли начну проверку?