на такой же велик с моторчиком и мечтал о нём. Мы остановились, Егорыч подошёл к мальчугану и спросил:
– Как поживаешь, Лёшка?
Но тот, смотрел только на велосипед. Дед негромко шепнул мне на ухо – мол, мальчишка сирота и живёт у хороших, но чужих людей. Я посмотрел на старика, на Алёшку и спросил мальчика:
– Нравится?
– Ага, – не отрывая взгляд от велосипеда, ответил он.
– Забирай его, он твой, – сказал я.
– Это правда, мне? – Заикаясь от волнения, выдавил из себя Лёшка.
– Тебе, тебе, бери, пока не передумал, – произнёс я и отдал велосипед мальчику.
– Слушай! Ты настоящий мужик, – хлопнув меня по плечу, произнёс Егорыч. И тяжело вздохнув, добавил – Аж сердце защемило.
Я посмотрел на него и увидел в глазах старика слезы. Положил ему руку на плечо, и мы пошли, обнявшись, пешком на пасеку, счастливые и довольные.
Дед щербатый
Жил да был в одной деревне дед щербатый. Любил он возле своего дома на лавочке сидеть. Как ни приеду к его соседям, на пару дней отдохнуть, каждый раз его встречаю.
– И когда он только делами занимается? – Поинтересовался я у хозяйки дома.
У него все в порядке, – ответила она мне. – Дед встает рано, на заре. Все дела переделает, а потом целый день сидит на лавочке, всех кто мимо него проходит, разными прибаутками смешит. Люди его уважают и даже побаиваются. Он ведь насквозь видит, а уж если что посоветует, или предупредит о чем, все сбывается.
– Интересно, – подумал я, – наверное, стоит с этим дедом пообщаться. Может, и мне что хорошее скажет? – Подумал, да и забыл об этом.
На следующий день, встал рано, позавтракал и пошел на Луг. В этой деревне Лугом местные жители называют место, где река Бесядь на пару километров выходит из берегов. Основное русло, как бы растворяется в поле, превращаясь у ближнего от деревни берега в небольшие речушки, заводи и мелководья, а у дальнего в широкие разливы. Вода в них темная и чувствуется глубина, которая к себе тянет. На мелководье, кое-где между речками растет кустарник и камыш, а с другой, глубокой стороны начинается старый лес – Дубрава. Темный, высокий, если на него издали смотреть, кажется, что его мрачная синева вонзилась верхушками своих огромных елей и сосен в небо и силой удерживает его. В детстве я очень любил это место, а леса боялся. Местные мальчишки пугали, страшные истории о нем рассказывали. Но, грибы и ягоды собранные в Дубраве ценились даже среди местного населения.
Попасть в этот лес, всегда было непросто. Бывало, сделают мужики временную кладку через весь луг и так, запросто по ней бегают, что кажется – я бы тоже смог. Но что такое кладка? Это низкий в одну доску мостик, к которому с одной стороны прибит шаткий поручень. Мальчишкой, я пробовал пройти по этой кладке, но не смог – страшно. Она скрипит, шатается, а черная вода затягивает и пугает своей глубиной. Я всегда любил ближний берег. Его мягкий песочек, солнце, теплую воду мелководья, молодой ельник, в котором можно маслят набрать, березовую рощу и лесополосу вдоль дороги. Все эти места были исхожены мной вдоль и поперек. Но, однажды, мой отец, нашел с этой стороны молодой березняк, открыл там место богатое грибами, про которое даже деревенские грибники не знали. Бывало, проснемся поздно, пойдем в лес, после того, как местные уже прошлись, и домой с грибами вернулись, но там, в этом березняке, мы целую корзинку всегда набирали. И грибы все хорошие, большие и конечно не червивые. Назад возвращаемся, а местные бабки за глаза бормочут: «Гляди-ка, городские, грибы нашли? Надо же?» А иногда, устав от хождений по лесу зайдем на Луг искупаться и отдохнуть. Расстояния-то приходилось преодолевать большие. От деревни до леса только километра три, да по лесу все пять намотаешь пока все грибные места обойдешь. Вот бывало, выйдем из леса, а тут и Луг – вот он!
Мальчишкой я всегда любил одну заводь около молодого ельника. Песочек там и на берегу, и на дне мягкий, нет жесткой, колючей, подводной травы, как в других местах. Зайдешь в воду, на несколько метров, а тебе все по пояс. Вода чистая можно камушки на дне рассматривать и теплая, как парное молоко. Барахтаешься, плаваешь, цепляясь ногами за дно – из воды не выгонишь. Родители отдыхают, а ты как будто по-настоящему переплываешь эту заводь и только тебе одному известно, что эта заводь на самом деле огромное бушующее море, и ты сильный и смелый справляешься, с этой стихией. Жаль, что я так и не научился плавать. До сих пор если ногами дна не чувствую, то и плыть не могу. Наверное, поэтому, именно эта заводь стала для меня родной.
Мы стали взрослыми, и мало кто помнит о своих детских фантазиях, а Луг остался таким же. И только здесь я могу спокойно отдохнуть в гармонии всего живого и не живого. Поэтому, и приезжаю сюда, а когда приехать не могу, вспоминаю, и это помогает жить в серой суматохе города.
Вот и в этот раз, отдохнул я на берегу любимой заводи, искупался как мальчишка на мелководье, забыл о делах, проблемах и счастливый возвращался в деревню. Вижу, на лавочке дед сидит, улыбается. Вспомнил о том, что мне хозяйка говорила, думаю, как бы разговор начать? А он сам, как будто мысли мои прочитал:
– Присаживайся, – говорит, – рядом. Что, отдохнул? А что же грибочков на любимом местечке не набрал? Там и сейчас грибы есть.
– А вы откуда знаете, про грибное место? – Удивился я.
– Знаю, отец твой любил туда ходить, – ответил старик и хитро улыбнулся, показав мне свои редкие зубы. – Ты следующий раз корзинку бери, а хозяйка тебе из них жарехи сделает – не пожалеешь. Она хорошо готовит. Помню, после войны у нас кроме гнилой картошки ничего не было. Так она из нее знаешь, какие шкрыльки делала? Я тогда за ней ухаживал, жениться хотел. А она мужа с фронта ждала. Ей похоронку на него прислали, но она не поверила, ждала. И дождалась! Вернулся ее Николай, правда, без ноги, через четыре года приехал. Он во время войны в штрафбат попал. Его в самое пекло бросили. Все погибли, а Николай чудом уцелел. Раньше как было, провинился тебя в штрафбат. Ранили – значит, смыл свою вину кровью. А он хоть и раненый был, но все равно после госпиталя посадили. Чего уж натворил, не знаю? Мужик хороший