Мать Виктора, Софи Гюго, урожденная Требюше, рано осиротев, получила свободное воспитание в доме деда. Первыми друзьями ее юности были книги и особенно сочинения Вольтера. Священников же она никогда не жаловала.
Да и могла ли она сейчас думать о каких-то обрядах, глядя на этого малыша! Лишь бы жив остался! Худ, слаб. Пищит еле слышно, величиной, ну, право же, не больше столового ножа.
— Не жилец он на этом свете, — качает головой акушерка, пеленая новорожденного.
Софи готова расплакаться, но сдерживается.
Вот он лежит около нее — крохотный сверток в большом кресле. Кажется, еще дюжину таких же можно положить рядом. На кого он похож? Трудно разобрать. Видно только, что лоб очень высокий.
Дверь в комнату осторожно приоткрывается. Входит Леопольд Сижисбер, а за ним два мальчугана: четырехлетний Абэль и двухлетний крепыш Эжен, им не терпится взглянуть на нового братишку.
Отец склоняется над новорожденным. Рядом с этим запеленатым существом он кажется особенно большим и мощным. Воплощенное здоровье. Плечи широченные, щеки пышут румянцем, полные губы улыбаются.
Где-то вдали слышен звук военного рожка. Леопольд Сижисбер выпрямляется…
— Отдыхай, дорогая! — говорит он жене.
Какая она хрупкая, маленькая. На побледневшем лице отчетливо видны следы перенесенной когда-то оспы. Не красавица и никогда ею не была, но есть в ней что-то такое, что лучше всякой красоты. Во взгляде темных глаз, в легких движениях тонких, совсем детских рук…
Все ушли. Стало очень тихо. Мать не сводит глаз с новорожденного. Выживет ли он? Окрепнет ли, чтоб перенести дорогу? Скоро ведь им снова переезжать на новое место. Непрестанное кочевье. Такова участь семьи воина. Долго ли это будет тянуться? Когда наступит мир? О, как она ненавидит Бонапарта, этого честолюбивого деспота! Муж ему служит. Раньше лил кровь за Конвент, за якобинскую республику, теперь готов проливать ее за первого консула. Воинская честь, верность знамени, присяга… Для размышлений не остается места. Вечно в походах, весь в рубцах, два раза под ним убит конь. А Бонапарт и знать не хочет о заслугах какого-то Гюго из Рейнской армии. Ни повышения в чине, ни ордена. Леопольд Сижисбер даже смеяться стал последнее время реже. Обижен. Обошли. Придется ей самой поехать в Париж, думает Софи, добиться справедливости. Друзья помогут в хлопотах. Но все это потом, а сейчас главное — Виктор.
Мать смотрит на новорожденного. Жив. Дышит. Спит. Еще не знает, что на свете есть войны, обиды, страхи, обман, несправедливость. И есть правда и твердость, смелость и красота. И любовь… Нет, он не умрет. Софи сжимает руки, как будто дает клятву. Он вырастет большой и умный, сильный и добрый.
* * *
Через шесть недель мальчик настолько окреп, что мог уже вынести путешествие из Безансона в Марсель, куда перевели батальон его отца. А еще через несколько месяцев матери пришлось на время расстаться со своим малышом. Она поехала в Париж хлопотать по поводу нового назначения мужа. Сам он не мог отлучиться с места службы. Софи рассчитывала на помощь брата Наполеона, Жозефа Бонапарта, который благоволил к семье Гюго.
Леопольд Сижисбер надеялся, ждал, терпеливо нянчил детей, муштровал свой батальон и писал длинные нежные письма жене. Потом он начал сердиться. Пора бы ей вернуться домой. Месяцы идут, а она все не приезжает.
Несмотря на всю энергию, на помощь друзей, госпоже Гюго ничего не удалось добиться. Причиной неудачи была немилость Бонапарта к командующему Рейнской армией Моро, начальнику и покровителю Леопольда Сижисбера.
Софи вернулась к мужу уже не в Марсель, а на остров Эльбу, куда перекочевал его батальон.
Странствования семьи продолжались. Корсика, Порто-Феррайро, Бастиа. Походная жизнь была опасна для детей, особенно для здоровья Виктора. И Софи Гюго решилась на длительную разлуку с мужем. Она увезла сыновей в Париж, где сняла скромную квартиру на улице Клиши. К этому времени относятся ранние воспоминания Виктора.
Двор, поросший травой. Колодец. Высокая ива. Он играет здесь на солнышке.
Братья учатся, и четырехлетний Виктор тоже идет в школу.
Годы идут. Отец сражается в Италии. Письма от него приходят все реже, и денежные переводы в адрес семьи становятся все более скудными. А между тем Леопольд Сижисбер получил повышение. Новый неаполитанский король Жозеф Бонапарт ценит верного служаку, храброго воина. Владычество французов в Италии как будто укрепилось. Не пора ли госпоже Гюго попробовать восстановить свой полуразрушенный семейный очаг?
Дороги детства (1806–1813)
Франция осталась позади, за горным перевалом Мон-Сени. Итальянское небо, прославленное столькими поэтами, почему-то встретило семью Гюго очень хмуро. Ни клочка лазури. В окна почтовой кареты хлещет дождь. Госпожа Гюго ежится. Она устала и от непрерывной тряски, и от назойливого скрипа колес, и от тревожных мыслей.
Что ждет ее и детей в этой чужой стране? Снова кочевая жизнь, вечные страхи, неустойчивость; И как встретит ее муж? Может быть, так же, как это итальянское небо? Они не виделись целых три года. За такой срок не мудрено отвыкнуть, забыть, разлюбить.
не только годы разлуки разделяют их. Отчуждение началось раньше. Софи сознает это. Слишком они с мужем разные и по характерам и по взглядам. Он сражается под знаменами Бонапарта в чужих странах, и ему все еще кажется, что он служит революции. А она? В этих войнах она видит только жестокую, несправедливую бойню. Страсть к завоеваниям. Разве в этом слава Франции?
Ни Конвент, ни Директория, ни империя не принесли той свободы, того царства Разума, о котором мечтали Вольтер и другие философы XVIII века (сколько их книг она прочитала в юности и до сих пор продолжает перечитывать!). Нет. Ей хочется одного, чтобы пришел конец деспотизму, конец войнам, и французы вздохнули бы полной грудью, и расцвела бы свободная мысль, и появились бы на свет прекрасные, правдивые книги…
Софи Гюго слыла роялисткой, сторонницей Бурбонов, но убеждения ее, по существу, были далеки от подлинного роялизма. Наивная вера в возможность появления в XIX веке некоего доброго короля — отца народа — сочеталась у нее с мечтой о политической свободе, с полным равнодушием к религии и ненавистью к церковной обрядности. Трон без алтаря — это в корне противоречило догмам правоверного роялизма. Но одно было в ее убеждениях непреложно — страстная ненависть к войнам.
Еще десять лет назад, когда Софи только что познакомилась со своим будущим мужем, ее тревожило глубокое различие в их отношении к происходящим событиям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});