Читать интересную книгу Девочка и ветер - Драган Мияилович

– Мама, мне холодно. – Она почти стучала зубами, чувствуя, как колючие мурашки холода ползут по спине вверх, к кудрявым прядям волос.

– Потерпи, сейчас уже приедем, – подбадривала ее мать.

Вскоре они добрались до Гордстена[1].

– Пойдем вместе, – сказал Стефан.

– Видишь, я тебя не обманула, – добавила Ивана. – Сейчас согреешься.

Ангелина не произнесла ни слова. Она послушно шла между ними, устало наблюдая, куда ее ведут. Стефан нажал на звонок входной двери.

В дверном проеме Ангелина увидела рыжего толстого мужчину, который одним своим видом вызвал у нее чувство неприязни, и она еще сильнее прижалась к матери. Над животом, обросшим желтоватыми вьющимися волосами и волнообразно свисающим поверх кожаного ремня, была закатана наверх серая хлопчатобумажная майка. С крупного накачанного плеча, разинув пасть и высунув язык, насмехался наколотый зеленый дракон.

– Смотрите, кто к нам пришел! Семейка списанных в полном составе! Заходите!

Они прошли вслед за мужчиной с коротко остриженным затылком в полутьме коридора в гостиную. Тяжелый запах алкогольных испарений, пота и сладковатый аромат марихуаны до краев наполнили задымленную комнату. На полу лежали разбросанные газеты, банки от пива и пепельница, полная окурков. На диване, заваленном тряпьем, сидели неподвижно, подобно гуру, двое молодых людей со стелянным взглядом.

– Привет, Стеф! – обратился один из них к Стефану, протягивая длинную худую руку.

– Привет!

– На что тебе здесь эта малявка? Не рано ли она начала?

– Готовь ее к «Гиннессу»[2], – добавил другой, сминая костлявыми пальцами пустую алюминиевую банку.

– Малышка-вундеркинд.

– Ты мог отправить Ивану одну, а сам бы остался в своей берлоге и смотрел за ребенком, – загромыхал Томас, шлепнув Ивану по заднице. – Не бойся, ничего страшного с ней бы не случилось. Она выносливая.

– Дурак! – Ивана оттолкнула дерзкую руку.

– Ну что ты возмущаешься? Попка – не мыло, не смылится. Осталось бы и для него. Впрочем, он больше уже и не может. Разве не так? Признайся, – поддразнивали они Стефана и хохотали.

– Мама, я боюсь! – Девочка прижалась к матери, интуитивно чувствуя, что беседа с этими грубыми людьми ни к чему хорошему не приведет. Ангелина смотрела на троих мужчин с осуждением и страхом, давая им ясно понять, какие чувства они у нее вызывают.

– Смотри, как насупилась. Должно быть, ты делал ее в состоянии абстяги[3], – смеялся Томас, указывая на свободное место, где они могут расположиться.

– Мама, когда мы пойдем домой? Я боюсь, – шепнула матери на ухо девочка.

– Тебе нечего бояться, это наши друзья.

– Они нам не друзья. Смотри, какие они! – упорно настаивала Ангелина.

В душах маленьких детей есть встроенный защитный механизм, с помощью которого они интуитивно и безошибочно отличают хороших людей от плохих. Сияющим ясным взглядом они ищут человека среди взрослых. В чьих глазах они угадывают доброту и душевную гармонию, к тому бросаются в объятия, а кого-то с недоверием избегают. В сердце, как на точнейших весах, дети взвешивают, кто и в какой мере достоин их доверия.

– Чего желают господа? – постукивая пальцем о стол, спросил у них Томас.

– У тебя есть немного белого[4], чтобы разогнать эту скуку?

– Есть! Доставай капусту[5].

– Вот тебе двести крон.

Стефан вытащил из кармана две смятые банкноты и протянул их дилеру. Тот взял их и бросил на стол. Одна отлетела на пол к пустым банкам и паре черных грязных носков.

– Что это? – Томас смотрел на него повелительно и с презрением, гримаса отвращения появилась на одутловатом, изрытом оспинами лице.

– Подожди до завтра. Завтра мне один человек вернет долг.

– Пошел вон, прохвост!

– Послушай меня!

– Не хочу тебя слушать. Завтра, когда «один человек» вернет тебе долг, позвони мне. А сейчас подбери эту мелочь, и чтобы я тебя здесь больше не видел. Подбирай, кому говорю!

Стефан нагнулся, чтобы поднять банкноту, и в этот момент громила пнул его сзади ногой. Несостоявшийся покупатель, потеряв равновесие, упал под стол, ударился головой о нижнюю перекладину стола и ободрал нос.

– Томас, ты ненормальный! – вскочила с криком Ивана, схватив его за мясистое запястье.

– А ты, засранка, сиди, пока и тебе не влетело. – Он оттолкнул ее назад в ободранное кресло, с которого она только что пыталась подняться.

Перепуганная Ангелина всхлипывала, вся дрожа. Два чистых ручейка слез лились по ее щекам. Эти люди в прокуренной комнате, из которой их выгнали на улицу, не стоили невинных детских слез.

II

Мария Савич жила в двухкомнатной квартире на Дорчоле[6], одна с дочерью Иваной, едва сводя концы с концами и борясь за выживание. Ей было нелегко, но она как-то выходила из положения. Ее муж, Алекса, сразу же после развода, в поисках куска хлеба оказался в Гетеборге. Найдя работу и квартиру, познакомился со шведкой Линдой, которая была намного моложе его, с ней он жил в гражданском браке, и она родила ему сына. Разница в возрасте, разногласия, когда его балканский темперамент не сочетался с ее скандинавским, и все более частые отлучки из дома привели к тому, что их пути разошлись.

Линда переселилась в Карлштадт[7], а он остался в Гетеборге. Дни казались похожими один на другой, не считая ежегодных отпусков, когда он приезжал в Белград. Каждый день, утром, он уходил на работу, а вечером встречался с земляками в клубах и кафе, где они боролись с ностальгией и забывали о ежедневных проблемах, заливая их виски и замечательным пивом «Карлсберг». Неудовлетворенность жизнью и монотонность будней казались ему неразрешимыми проблемами, поэтому он много пил.

В середине июля, по дороге в Бело-Поле[8], откуда был родом, Алекса появился в Белграде, чтобы ненадолго увидеться с дочерью. Каждый год он удивлялся, насколько она выросла и изменилась. Смотрел на нее и не понимал, что жизнь проходит быстро, а детство длится так недолго.

– Ивана, это твой отец. Обними его, не бойся, – сказала ей Мария ледяным голосом, свидетельствующим, что все чувства к нему она давно похоронила.

Дочка, смущаясь, смотрела на него исподлобья, держалась за спинку стула и не решалась подойти.

– Это тебе! – Он протянул ей красиво упакованный подарок. Но ее руки не взлетели навстречу яркой подарочной обертке, а остались крепко прижатыми к стулу.

Алекса взял ее на руки и поднял высоко над головой. Она не ответила на поцелуй, но улыбнулась краешком губ.

– Ты не рада папе?

– У меня нет папы! – в тот день она больше ничего не сказала, до самого ужина. Он пробыл у них недолго, двери за собой закрыл необычайно тихо, как будто извинялся или стыдился.

Когда вуаль первых сумерек накрыла оконные проемы, Ивана легла на диван, положив голову на колени Марии, и тихо, с какой-то хрустальной грустью в голосе, очень серьезно спросила мать:

– Мама, а он правда мой папа?

– Да, счастье мое. – Ивана почувствовала, как мамины пальцы гладят ее по затылку.

Семнадцать весен и зим пролетело, и Ивана превратилась в стройную черноглазую девушку, ей вслед оборачивались молодые люди, желая обратить на себя ее внимание. Все чаще она стала пропадать из дома и общаться с сомнительными типами, ежедневно устраивая словесные баталии с матерью. И вот однажды, с адресом отца в руке, с небольшим туристским рюкзаком за плечами, ниоткуда и без предупреждения она появилась перед дверями квартиры отца в Гетеборге. На ее настойчивый звонок никто не ответил, поэтому она позвонила в соседнюю дверь. Небольшие познания в английском языке позволили ей понять, что Алекса, вероятно, на работе и вернется только после пяти вечера. Ивана достала из рюкзака последний оставшийся бутерброд, поела и стала ждать. Ожидание казалось бесконечным. Всегда, когда мы кого-то ждем, минуты текут еле-еле, время останавливается, переходя в состояние покоя, и, следя за медленным передвижением стрелок на часах, мы начинаем понимать глубину своего бессилия и вкус одиночества. Когда сумрак обнял своими темными лапами двор перед домом, почувствовав, как холод забирается под майку и щекочет бока, Ивана вошла в дом и села на ступеньки перед квартирой Алексы. Где-то около половины десятого хлопнула входная дверь подъезда и послышался стук шагов, поднимающихся наверх. Она сразу же почувствовала, что это он. Сначала появилась его макушка с уже поредевшими волосами и почувствовался легкий запах спиртного, потом – крупная мозолистая рука, держащаяся за перила, и, наконец, его удивленный взгляд.

– Здравствуй, папа!

– Ты? Ивана! Ты откуда?

– Вот, приехала. Ты мне нужен.

– С кем ты приехала?

– Одна. На поезде, через Будапешт и Прагу.

Он обнял ее. Его жесткая щетина обожгла лицо. Девушка ощутила какой-то кисловатый запах. От него пахло трактиром и женщинами. Запах душил ее, она почувствовала какую-то тошноту в желудке, какое-то неприятие, но ничего не сказала. Ивана не таким его себе представляла.