Читать интересную книгу Шторм и штиль - Дмитро Ткач

Вечером, когда его ребята укладывались спать, Федор Запорожец выходил на берег пролива и сидел там часами. О чем он думал? Может, о том, с каким позором был вынужден оставить корабль… А может, грустил о море, с которым пришлось ему расстаться. Еще бы, был моряк — и нет его. Это тяжело, нестерпимо тяжело! Но наверное, больше всего думал он о том, что на той стороне, в Крыму, топчут нашу землю фашисты и ничего не делается для того, чтобы их выгнать…

Нет, где-то что-то делается. Иначе и быть не может. Просто ему, бывшему боцману, теперь бойцу морской пехоты, назначенному командиром отделения морских пехотинцев-штрафников, ничего об этом не известно.

Но ведь и без дела сидеть трудно…

И вот однажды вечером после долгих раздумий Федор Запорожец, захватив с собой надутую камеру, спустился в воду и поплыл. Он плыл через пролив к противоположному берегу, туда, где стояла немецкая самоходная баржа. Палуба у этих широких низкобортных барж была почти совсем голая. Стояла на ней лишь командирская рубка, из которой можно было управлять и рулем, и мотором, да две зенитные пушки.

Он подплыл к барже как раз в то время, когда вахтенный матрос, обойдя широкую палубу, спустился в люк. Тихо и ловко, как кошка, Запорожец вскарабкался на баржу, быстро закрыл люк и накрепко задраил его. Внутри баржи поднялся невообразимый крик, из кубрика чем-то тяжелым колотили в надежно завинченный люк, но Запорожец теперь ничего не боялся: команда баржи была надежно заперта! Потом он вбежал в командирскую рубку и нажал на стартер. Машина легко завелась.

Федор выбежал на палубу, мгновенно снял с причальных тумб швартовые концы и, возвратясь в рубку, включил машину на «полный вперед»…

Этому можно верить и не верить, но такой факт в биографии Федора Запорожца действительно был. Моряк проявил удивительную храбрость и находчивость. Конечно, за самовольные действия его можно было бы и наказать. Ведь такая вылазка могла закончиться непоправимой бедой, в первую очередь, для него самого. Но все увенчалось полнейшим успехом. Так за что же наказывать?

Когда Федор пришвартовал самоходную баржу к нашему причалу и открыл люк, из кубрика выбрались десять ошалевших с перепугу фашистских матросов и один офицер. Одиннадцать «языков» сразу и боевое исправное-преисправное судно!

Федора Запорожца наградили орденом Красной Звезды. Теперь он мог бы и уйти из морской пехоты, потому что вместе с орденом ему возвратили и звание мичмана. Но со дня на день ждали наступления, и Федор остался в части.

Когда советские войска высаживали десант на крымский берег, Запорожец с отобранными им самыми храбрыми парнями первым захватил плацдарм, удержал его до прихода нашего главного десанта и был тяжело ранен. Уже в госпитале он узнал, что его наградили еще одним орденом, теперь уже — Красного Знамени.

После госпиталя Федору дали месячный отпуск. Но он и не подумал об отдыхе. Искал свой «охотник». Корабль оказался в Туапсе.

Была послеобеденная пора, когда мичман Запорожец остановился у трапа, переброшенного с причала на корму. И без того бледное, лицо его еще больше побледнело он вдруг почувствовал, как его бросило в дрожь. Старался успокоиться и не мог.

«А может, «охотником» теперь не Баглай командует, а кто-то другой», — подумал он. И разволновался еще больше.

— Товарищ вахтенный, — негромко спросил он — скажите, кто теперь у вас командиром?

Он нарочно употребил слово «теперь», чтобы показать матросу, что знал того, кто командовал кораблем раньше.

Вахтенный насторожился: на такой вопрос отвечать не полагалось, и он подозрительно взглянул на Запорожца. Но перед ним стоял мичман да еще с двумя боевыми орденами… Ему, конечно, можно было бы и ответить. Но на всякий случай спросил:

— А вы кого знали?

— Старшего лейтенанта Николая Ивановича Баглая. Вахтенный улыбнулся.

— И теперь он — командир.

— В таком случае прошу доложить, что его хочет видеть мичман Федор Запорожец, — сказал хрипловатым от волнения голосом.

Вахтенный сделал большие глаза:

— Вы — мичман Запорожец? Бывший боцман?

— А вы откуда меня знаете? Я вас что-то не помню.

— Да как же! Тут вспоминают о вас… — И, заметив поблизости матроса с повязкой на рукаве, вахтенный крикнул: — Рассыльный! Беги доложи командиру, что его хочет видеть мичман Запорожец!

Вахтенный с любопытством смотрел на гостя.

— А ведь говорили же… говорили, что вы в морскую пехоту ушли?

— Было и такое, — невесело улыбнулся Федор Запорожец, — а теперь вот снова прибило к своему кораблю…

Прибежал рассыльный и нарочито громко крикнул:

— Вахтенный! Пропусти мичмана к командиру! Федор Запорожец ступил на палубу, и, казалось, даже голова у него закружилась. Его корабль! Его родная палуба! Здесь все до последнего винтика — его!

А что же теперь?.. Теперь он пришел сюда как посторонний человек, как гость, может быть, и не желанный. Еще неизвестно, как примет его старший лейтенант.

Баглай встретил его стоя. Мгновенно окинул взглядом невысокую стройную фигуру мичмана, заметил новенькие ордена и, не скрывая своего волнения, сказал:

— Рад вас видеть, мичман. От души рад… Садитесь, пожалуйста. — И, крепко пожав руку Запорожца, вынул из ящика стола папиросы: — Курите.

— Нет, спасибо. В госпитале бросил.

— Ну, а я закурю… Рассказывайте…

— Можно рассказывать и долго и коротко, товарищ старший лейтенант. Всего хлебнул. Бои, ранения. Вот тут, — показал он на плечо, — фашисты на всю жизнь метку оставили. А сейчас в отпуске после госпиталя. К своему кораблю потянуло.

— К своему… — Баглай тепло улыбнулся… — Добре, добре… Но ведь мы расстались с вами при обстоятельствах не очень-то приятных… Что же привело вас сюда?

— Вы же знаете меня, товарищ старший лейтенант… Севастопольский мальчишка. Потом — десятилетка. Боцманская школа… И — вот этот корабль… А самое главное — с вами хочу плавать и воевать, товарищ старший лейтенант. Не думайте, я уже не тот, что был. Жизнь научила.

— Вижу.

Баглай походил молча по своей маленькой каюте — пять шагов вперед, пять назад. На корабле, независимо от того, большой он или такой маленький, как «охотник», учтен и рассчитан каждый клочок площади. Ничего лишнего. Единственное, что может каждый — повесить картину, портрет жены или любимой девушки. Может быть, эти личные вещи и вносят в суровый корабельный быт тепло домашнего уюта. У командира висела фотография жены и сына. Баглай минуту-другую постоял перед портретами и повернулся к Федору Запорожцу.

— Хорошо. Я тоже не возражаю против того, чтобы плавать с вами. Вы вовремя появились. Нашего теперешнего боцмана должны перевести на другое судно с повышением по службе… Только вот о чем я думаю. Вы уже и навоевались, и в госпитале належались, а наш «охотник» снова идет в бой, на высадку десанта.

— Я готов, товарищ старший лейтенант.

* * *

Как всегда перед боевой операцией, Баглай волновался. Знал, что его корабль, команда и сам он идут под огонь пушек и пулеметов, в пекло яростной атаки.

Через тридцать минут должны были прибыть десантники. А через час корабль отшвартуется, чтобы выйти на заданную точку и встретиться с другими кораблями.

Баглай вышел па палубу, негромко позвал:

— Товарищ боцман! — Он был уверен: в такое время Запорожец находится не во внутреннем помещении, а на палубе.

И в самом деле, мичман сразу же вынырнул из каких-то корабельных закоулков, держа в руках свернутый в бухту тонкий трос.

— Есть, боцман!

— Среди команды «больных» нет?

Мичман улыбнулся. «Больными» командир корабля называл тех, кто перед боевым походом вешает голову, теряет бодрость и душевное равновесие.

— Все, как один, здоровы, товарищ старший лейтенант. В кубрике под гитару песни поют… Осечки ни у кого не будет.

— Ну, это уж вы придумали — «песни», «под гитару»… — Баглай почувствовал, что успокаивается, разговаривая с боцманом. Он подумал: «Нет, я все же не ошибся, приняв его на корабль».

— А зачем трос?

— Так мы же десант будем высаживать!

— Ну и что?

— А плавать, ясное дело, не все умеют. Сухопутные в основном люди… Вот пусть и держатся за трос. Матросы говорят, что этот трос они за секунду до берега дотянут. Надо же помочь десантникам. Одно дело делаем. А то еще наглотаются воды, не сообразят куда и стрелять…

— Ну хорошо… Людей разместите в кубриках и на палубе, чтобы не было крена… А с тросом вы это здорово придумали. Спасибо.

Старший лейтенант Баглай остался один. Стоял, опершись руками на тугие леера и всматриваясь в морскую даль.

Вечерняя темнота постепенно сгущалась. Изморось понемногу редела. Это хорошо. На верхней палубе люди не будут мокнуть и мерзнуть. Ведь идти придется около пяти часов. За это время море, дождь да встречный ветер могут так измотать, что человек уже не в силах будет высадиться на берег и вести бой. Поэтому Баглай заранее приказал на случай дождя приготовить несколько больших брезентов, чтобы было чем укрыться.