— Ну, Фёдор, говори смелее, — старался успокоить я своего десятника. — Ты же не из робких, на татар в атаку ходил, а сейчас — как девица красная. Говори, что натворил? Так и быть, строго не накажу, добрый я нынче.
— Да не натворил я ничего, княже.
— Тогда что тебя так встревожило?
— Тут такое случилось, княже…
И Федька, с трудом подбирая слова и сбиваясь, начал рассказывать о происшествии в Смоляниново, лишившем бывалого воина покоя.
— Поскольку ты, княже, отдых дал, я с Артемием, что из нового десятка, в Смоляниново подался. Артемий — к кружевнице, она его ещё в плену татарском приворожила, а я с ним на пару.
— Ой, не темни, Фёдор, — к кому?
— Да к Глаше. Вдовая она, вот я её и приметил. Я заметил смятение парня, поддержал.
— Давай уж сказывай, может и не так страшно всё. Федька передёрнул плечами, набрал воздуха и выпалил:
— Ну, днём погуляли — молодые же, сам понимаешь, умаялись. Тут и вечер подступил, спать пора. Глаша — та быстро заснула, а мне всё сон нейдёт. Уж ночь на середину, а я ворочаюсь на полатях, про жизнь сумлеваю. Наконец, сморило меня — заснул. И привиделся мне сон, да как наяву.
Фёдор замолчал, — может, с духом собирался, а может, соображал — говорить или не надо?
— Помнишь того мертвеца — в подземелье, с ножом в спине?
— Это ты про прежнего владельца? Как его, дай бог памяти — князя Лосевского, что ли?
— Он! Как есть — тот самый мертвец, в лохмотьях! Руки ко мне костлявые тянет, стонет: «Схороните меня, без этого душа не упокоится!» Поверишь ли, весь сон как рукой сняло! Проснулся в холодном поту, а сердце колотится в груди, как после бега долгого, и вдохнуть не могу — воздуха не хватает. Смотрю — Глаша спокойно спит, из оконца в избе свет лунный дорожкой на полу хаты лежит. Вдруг — представляешь? — слышу, будто что-то скрипнуло под оконцем. Я встал и, как был, подошёл глянуть — чего там? Тут на луну туча набежала, потемнело враз — не видно скрозь пузырь ничего, в трубе ветер завыл… А скрип — батюшки мои! — у двери уже. Прислушался — пёс Глашкин скулит во дворе. Я креститься начал. Жуть… Так до утра глаз и не сомкнул.
У Федьки стучали зубы, он замолчал, переводя дыхание. Мне, конечно, приходилось слышать подобные истории, но они не касались меня, потому и не относился к ним всерьёз.
— Ну-ну, успокойся, Фёдор. Приснился тебе кошмар, так то всё пьянство твоё!
Какое, княже! — запротестовал Фёдор. — Я сперва тоже так думал. Утром на Глашу смотрю — хлопочет, как обычно, ну и успокоился как-то. Да только ненадолго. Ночью опять он мне во сне явился, снова руки тянет ко мне, пальцем костлявым за околицу указует, где, значит, колодец тот заброшенный. Проснулся я, барин, посреди ночи, ни жив ни мёртв — едва утра дождался. Ну и дёру дал, в Вологду — тебе обсказать. Вот те крест — так всё и было. И боюсь мертвяка до ужаса, до дрожи в коленях. Ничего так раньше не боялся. Ратником своим сказать не могу — засмеют, а хуже того — подумают, что разум потерял. Вот и пришёл к тебе. Ведь ты-то сам его видел: сидит в лохмотьях, а у самого нож в спине.
— Стилет, — механически поправил я.
— Вот-вот, оно самое. Что делать-то будем — неспроста энто… Никак — душа князя убиенного маяться будет, пока не упокоим. Может, похороним? — он глянул на меня с надеждой.
— Фёдор, дела у меня сегодня, а завтра подумаю.
— На тебя одна надёжа, княже. Спать он мне не даст. Жить уж спокойно не могу, а у Глаши и появиться страшно теперь.
Фёдор ушёл. Я силился припомнить, есть ли на скелете верёвочка или цепочка с крестом. Ежели крещёный, то и священник отпоёт, и душа успокоится. А если нет? Вдруг он католик? Где мне тогда католического священника искать? Вот задал Федька задачу. И не отмахнуться — Федька меня выручал часто, да и десятник он неплохой.
А узнаю-ка я у привидения. Что-то давно я с ним не общался.
Я поднялся к себе в кабинет, заперся, достал старый манускрипт. Начал читать заклинания. Появилось знакомое облако, а в нём — лицо привидения.
— Ну, здравствуй, князь!
— Откуда знаешь? Я не говорил.
— А зачем мне говорить? Знаю — и всё.
— Князь Лосевский, чей скелет в подземелье, был христианином?
— Был, так и крестик на нём висит.
— Не смотрел я, да и темно там. Не очень-то весёлое место.
А чего ты вдруг заинтересовался?
— К холопу моему являться стал, похоронить просит.
— Ай-яй-яй! Неуж без просьбы сами не додумались? Со священником отпойте убиенного да похороните. Оружие его забери, очень занятная штука — колишемард называется. Тебе оно пригодится. На Руси про него ещё два века не узнают.
— Что-нибудь ещё скажешь?
— С потомками Лосевского тебе вскоре встретиться придётся. Вацлав, внук князя в седьмом поколении, здесь появится. Книга судеб его интересует.
— Как я его узнаю?
— Узнаешь. Берегись его. Он чёрной магией владеет. Чародей он слабый, поскольку умом ленив, но мелкие пакости устроить может.
— Это какие?
Но вопрос мой остался без ответа. Привидение стало бледнеть, облачко — рассеиваться, и всё исчезло. Вот так всегда: скажет немного, да и исчезает в самый интересный момент.
Утром я вызвал Фёдора.
— Вот что, Фёдор. Решил я — и в самом деле князя Лосевского схоронить надо. Православный он. Только о деле сем никому ни слова. Прознает кто — расспросы начнутся, откуда покойник. Ты и я! Понял?
— Как не понять. Только ведь гроб нужен и подвода ещё. А отпевать где?
— Подводу в Смоляниново возьмём, там же и плотник есть — гроб сколотит. И в церкви местной отпоёт священник, а кладбище рядом.
Когда едем?
— А прямо сейчас. Верёвки только возьми покрепче, да факелы или светильники.
— Боюсь я что-то, княже.
— И мне не по себе, но думаю — обойдётся всё, дело то богоугодное, должна, наконец, душа христианская покой обрести.
Фёдор ушёл седлать лошадей. Вскоре мы с ним уже скакали по дороге. Добрались до Смоляниново. Фёдор убежал к плотнику — сказать, чтобы гроб сделал и крест. Я же с Андреем, управляющим имения, хозяйство объехал.
Через полдня меня нашёл Федька:
— Готово всё, княже!
Мы выехали к развалинам бывшей княжеской усадьбы.
Фёдор трясся на подводе с лежащим на ней гробом, прикрытым рогожей и подпрыгивающем на ухабах, и небольшим крестом, с перекладиной наискосок. Он всё косился на выглядывающую из-под рогожи крышку гроба, стуча зубами. Я ехал рядом на лошади, поглядывая по сторонам.
Добрались быстро, благо было недалеко.
Фёдор отодвинул бревенчатый щит и отпрянул — из черноты подземелья потянуло холодом. Я сбросил верёвки. Фёдор мялся.
— Ты чего?
— Можно, я после тебя? Я засмеялся:
— Вот уж не думал, что ты мертвяков боишься. Фёдор вздохнул обречённо и перекрестился, бормоча молитву.
Мы спустились вниз. Сверху упал ком земли. Зубы Фёдора снова начали выдавать чечётку.
По переходам мы добрались до мрачного помещения, где так и сидел скелет в ветхих одеждах.
Я попытался вытащить стилет из спины. Не тут-то было. Скелет начал заваливаться назад — я едва успел придержать его за плечо. Фёдор, увидев качнувшуюся мумию с пустыми глазными впадинами и задранной бородой, побелел и отвернулся. Мне пришлось приложить усилия — грани клинка застряли между рёбер.
Стилет я сунул за пояс, скорее — по привычке. С пояса скелета отстегнул ножны со шпагой и прицепил на свой пояс. Лезть с оружием по узким переходам неудобно, но возвращаться сюда ещё раз не хотелось.
Мы завернули скелет в холстину, что предусмотрительно взял с собой Федька. Потащили к выходу. Скелет был лёгок, но нести его было неудобно.
В колодце Фёдор выбрался наружу, я обвязал свёрток верёвкой, и Федька вытянул его наверх.
Затем я выбрался и сам. Не медля, мы опустили останки князя в гроб и накрыли крышкой.
— Княже, я лучше пешком пойду, лошадь под уздцы поведу.
— Фёдор, ты чего? Он в гробу уже!
— Вот когда его священник отпоёт, да он в могиле упокоится — тогда и страхи мои пройдут.