губы ее сверстниц. Как весело ей было играть главную роль в фильме, который шел с таким успехом!
Шесть недель спустя ей пришлось спуститься с небес на землю. Она бросилась к врачу, который подтвердил, что она перепугалась не зря. В ужасе она сообщила новость Оливье, и тот крепко ее обнял:
– Дорогая, это чудесно! Выходи за меня!
Она разрыдалась.
– Ты не хочешь?
– Хочу, – проговорила она сквозь слезы. – Но мне хотелось бы, чтобы все произошло по-другому.
– А что это меняет? – ответил он, радостно прижимая ее к себе. – Все равно, когда двое любят друг друга так, как любим мы, дети появляются очень быстро. Зачем ждать?
– Я боюсь, что люди догадаются.
Он умилился тому, что принял за стыдливость.
– Ни о чем никто не догадается. Все до единого видели, что мы безумно влюблены друг в друга. Мы поженимся через две недели. Твоя талия по-прежнему будет как у юной девушки.
Она замолчала, исчерпав аргументы. Прикинула, что за две недели не удастся подготовить незабываемый праздник, надежду на который она лелеяла.
Оливье поставил родителей перед свершившимся фактом. Он не стал скрывать причину подобной спешки, чем вызвал приступ энтузиазма у обоих отцов и обеих матерей.
– Ну, детки, вы времени не теряли! И отлично, ребеночка лучше заводить, пока молоды.
«Вот облом», – подумала Мари, изображая гордость, в надежде убедить всех, что она счастлива.
Бракосочетание прошло идеально – настолько, насколько может быть идеальной свадьба, подготовленная в такие сжатые сроки. Оливье заходился от восторга.
– Спасибо, моя дорогая. Я всегда терпеть не мог эти многочасовые банкеты с приглашенными дядюшками, которых ты в жизни не видел. Благодаря тебе у нас получилась настоящая свадьба по любви и простой ужин с теми, кто нам действительно близок, – сказал он, танцуя с ней.
Фотографии запечатлели молодого человека вне себя от радости и молодую женщину с натянутой улыбкой.
Присутствующие на празднестве любили новобрачных. По этой причине, сколько Мари ни вглядывалась в лица, ни на одном она не уловила выражения зависти, которое позволило бы ей думать, что она переживает самый прекрасный день в своей жизни. Сама она предпочла бы шумную свадьбу с кучей ревнивых зевак, злобно сплетничающих чужаков и позабытых уродин, пялящихся на ее новое подвенечное платье, а не на дурацкий наряд ее матери.
«Представляешь, в твоем возрасте я была такой же стройняшкой!» – воскликнула мать, удостоверившись, что платье послевоенного фасона отлично сидит на дочери.
Мари очень не понравилось это замечание.
Молодые обосновались в красивом городском доме неподалеку от аптеки. Супруга мечтала сама выбрать обстановку, но со второго месяца беременности ею овладела невероятная усталость. Врач заверил, что такое часто случается, особенно у первородящих. Менее нормальным было то, что это утомление длилось все девять месяцев.
Она просыпалась, только чтобы поесть, потому что ее постоянно мучил голод.
– Я больше не хожу на курсы, это нехорошо, – сказала она мужу, прежде чем проглотить очередной кусок.
– Все равно ты слишком умна, чтобы стать секретаршей, – ответил он.
Ее это озадачило. Она никогда и не собиралась стать секретаршей. Учиться на секретарских курсах или агрономических – все едино. И потом, что, интересно, Оливье хотел сказать, когда назвал ее «слишком умной»? Ей не захотелось углубляться в размышления, и она снова отправилась в кровать.
Было что-то головокружительное в возможности спать сколько пожелаешь. Она забиралась в постель и чувствовала, как под ней распахивается бездна сна, отдавалась падению и, даже не успев задуматься об этом, мгновенно исчезала. Если бы не аппетит, периодически дававший о себе знать, она бы никогда не просыпалась.
С десятой недели ей постоянно хотелось яиц. Когда Оливье был в аптеке, она звонила ему:
– Приготовь мне яйца в мешочек. Пять минут варки после закипания, не больше и не меньше.
Молодой супруг бросал все и мчался варить ей яйца. Заранее приготовить их было невозможно: яйца в мешочек продолжают «доходить», пока их не съедят. Он осторожно чистил их и приносил на подносе Мари в кровать. Молодая женщина поглощала их с жутким удовольствием, но если он по рассеянности не держал их на огне на тридцать секунд дольше – тогда она отталкивала поднос, заявляя: «Они в горло не лезут» – или если меньше – она закрывала глаза и стонала, что ее тошнит.
– Буди меня ночью без всяких колебаний, если тебе их снова захочется, – говорил Оливье.
Бессмысленный наказ: она и не колебалась. Проглотив яйца, она снова мгновенно отключалась. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы поставить диагноз: сон стал для нее разновидностью бегства, хотя никто из близких так этого и не понял. В редчайших случаях, когда Мари не спала и думала, она говорила себе: «Я беременна, мне всего девятнадцать, а моя молодость уже закончилась».
Тогда снова распахивалась бездна сна, и она с облегчением погружалась в ее забытье.
Пока она ела свои обожаемые яйца, Оливье с умилением смотрел на нее и спрашивал иногда, не дрыгает ли младенец ножкой. Она отвечала, что нет. Ребенок был очень смирным.
– Я все время думаю о нем, – говорил он.
– Я тоже.
Она лгала. За все девять месяцев она ни разу не подумала о младенце. И правильно сделала, потому что если бы она о нем задумалась, то возненавидела бы. Инстинктивная предосторожность заставила ее воспринять беременность