Но Свенельд не предполагал, насколько жестокой окажется ее кара, и после гибели Малха и пожара в Искоростене воевода ужаснулся изощренной мести княгини. Он признал в Ольге великую правительницу и склонил перед ней колени, распрощавшись с мечтой стать ее мужем. Чтобы избежать толков, Свенельд женился по указанию княгини на дочери богатого киевского боярина. Ярина стала хорошей женой, заботливой матерью и никогда не ревновала мужа к великой Ольге. Она искренне оплакала смерть великой княгини да и сама не задержалась на свете после нее.
…Да, мрачная, чернобыльская земля древлянская. Погубила она и князя Игоря, и князя Малха. А теперь в лесах под Искоростенем лишились жизни сын Свенельда Лют и внук великой княгини Олег.
Перед смертью отец потребовал от Блюда ни много ни мало, как передать все киевские земли младшему сыну Святослава — Владимиру, в чьих жилах текла кровь и князя Игоря, и князя Малха. Видимо, тем самым воевода хотел искупить свой давний грех. Более того — оказалось, что Свенельд уже послал весточку в Новгород к посаднику Добрыне, дядьке новгородского князя. И, разумеется, тот не пренебрег возможностью направить в сторону Киева помыслы своего честолюбивого племянника. Это позволяло посаднику стать полновластным правителем северных земель, подчиненных Новгороду. Чего уж лучше: Владимир станет киевским князем, а Добрыня — как его родич — новгородским. А что делать Блюду? Кого поддержать в борьбе за власть над Киевом?..
— …Что же ты молчишь? — вырвал боярина из задумчивости голос Павлины. — Тебе и делать особо ничего не нужно. Всего лишь согласиться помочь Владимиру. Мне ведомо, что у тебя был от него человек…
— Ведомо, так помалкивай! — рявкнул на нее Блюд. — Хуже ничего нет, чем длинный бабий язык. Ступай к себе. Как Бог решит, так тому и быть, а нам, грешным, следует уповать на милость его.
— Выручай, боярин… — простонала гречанка. — Избавь меня от Ярополка и помоги Владимиру стать киевским князем.
Полупрошипев-полупрошептав свою просьбу, Павлина черной змейкой выскользнула за двери. В палате остался лишь запах ее сладких благовоний. Желая избавиться от их удушливого аромата, боярин ударом руки распахнул створки окна и всей грудью жадно вдохнул свежий запах летней ночи. До утра следовало принять важное решение, от которого зависели и жизнь его, и дальнейшее благополучие.
По любому раскладу выходит, что следует поддержать Владимира. В младшем Святославиче чувствуется сила, он может стать великим правителем. Здесь Павлина права.
Что же касается самой гречанки… думается, вряд ли она сумеет добиться желаемого, хоть и течет в ней лукавая византийская кровь.
ГЛАВА 1
Вышгород 1014 г. Изок (июнь)Утренний туман помог Купаве незаметно пробраться домой. Нырнув в постель, девушка с облегчением закрыла глаза, надеясь, что сон избавит от купальского наваждения, но желанный покой не спешил сходить в ее душу. Ночное марево продолжало окутывать Купаву своим звездным покрывалом, сердце колотилось точно сумасшедшее, а утренний воздух, врывавшийся в оконце девичьей опочивальни, казался особенно сладостным.
Но хотя купальская ночь-чаровница еще кружила голову обещанием чудесной любви, душу уже принялись жалить горькие укоры девичьего стыда и запоздалого сожаления о содеянном. Как смогла она такое содеять! Отправиться ночью на языческие игрища, забыть обо всем, забыть саму себя, предать свое чувство… Господь Вседержитель, она и думать забыла о своем ненаглядном друге, о княжиче Глебе! Куда делись долгие дни и ночи, залитые слезами… Прошло лишь полгода разлуки с юным князем, уехавшим в далекий Муром, а она, забыв всякий стыд, бросилась в объятия незнакомца! Какой позор…
Кусая до боли губы, Купава принялась ругать себя и попыталась вызвать из памяти облик Глеба, чтобы хоть в мыслях просить у него прощения, но призрачный образ звездноглазого юноши заполонил все ее сознание, и не было никакой возможности избавиться от этого марева. Ах, если бы все это было лишь прекрасным сном! Только сном… Чудесным, сказочным сновидением…
Купава недолго ругала себя. Непривычная усталость от бессонной ночи легко окутала сознание девушки и погрузила ее в глубокий сон, и сладкие воспоминания ласково закачали ее на своих волнах.
* * *
— …Тварь бесстыжая! Мерзавка! Что ты натворила, дрянь! Блудница вавилонская, как посмела ты опозорить семью!
Купава проснулась от оглушительных криков и вжалась в подушку, дрожа от ужаса. Как же быстро отец узнал о ее ночных похождениях!.. Что же теперь будет…
Но ожидаемого удара не последовало, хотя брань не прекращалась, а крики стали перемежаться звуками звонких пощечин. С опаской приоткрыв глаза, девушка обнаружила, что кроме нее в светлице никого больше нет и, следовательно, гнев отца обращен на кого-то иного. Поспешно выскочив из кровати, Купава накинула на плечи платок и, выглянув в оконце, обомлела.
Посреди двора стояла Рута в облепившей тело влажной сорочке. Возле нее, потрясая в воздухе кулаками, бушевал отец. Матушка, прижав ко рту побелевшие пальцы, тихо плакала. Боярыне до боли в сердце было жаль непутевую любимицу, вернувшуюся домой с мокрым подолом и распухшими от поцелуев губами. Солнце давно встало и заливало ярким светом весь мир, так что позор загулявшейся дочери скрыть от людей было невозможно.
Зато Руте, похоже, не было никакого дела до происходящего. Не обращая внимания на крики отца и слезы матери, она стояла, горделиво приподняв голову, и чему-то безмолвно улыбалась распухшими пунцовыми губами, а на длинной шее и высокой груди, бесстыже выглядывающей из распахнутого ворота сорочки, алыми маками расцветали следы ночных похождений.
Вокруг них собралась толпа любопытных слуг. Более молодые и сами лишь недавно вернулись на подворье после разгульной купальской ночи, нарушив запрет боярина покидать усадьбу. Да разве можно было не отправиться на днепровский берег, где заранее были сложены кострища для ночных забав! Вот и старшая дочь хозяина не смогла усидеть в своей светлице и, видать, воспользовалась тем же лазом в заборе, что загодя устроили любители встречать утреннюю зарю.
— Ступай в дом, срамница! — отбушевавшись, велел отец, сообразив, что негоже перед холопами устраивать суд над опозорившей себя дочерью.
Вызывающе тряхнув влажными от росы и тумана каштаново-рыжими кудрями, Рута еще выше приподняла подбородок и направилась в дом. Казалось, ее совершенно не волновали ни гнев отца, ни слезы матери, ни насмешки и пересуды слуг. Прищурив зеленые бесстыжие глаза, она усмехалась каким-то своим мыслям и неспешно шла так, словно ей под ноги расстелили княжеский ковер.