Читать интересную книгу Охотник на бобров - Майн Рид Томас

— Отчего вместо красного платка, который так идет тебе, ты надел черный? Что это значит?..

С этими словами он подошел ближе, положил молодому человеку руки на плечи, взглянул ему в лицо и невольно вздрогнул. Всегда такое веселое, улыбающееся, теперь это молодое лицо было мрачно и печально.

— Ах, у нас случилось несчастье! — отвечал юноша, тяжело вздыхая. — Я надел траур…

— Что? Траур? — перебил его Вильямс. — По ком же ты его надел? Неужели по твоей матери, лучшей женщине во всем Союзе?.. Ну, говори же?

— Вы не даете мне договорить! — скромно отвечал Раф. — Моя милая мать жива и здорова, но она убита горем и день и ночь плачет!

Руки Вильямса задрожали и он с отчаянием вскрикнул:

— Раф! Что ты говоришь? Неужели твой отец, Том Редстон, умер? Лучший охотник западных лесов! Лучший товарищ!

— Да, — тихо отвечал юноша, — он умер, и мы похоронили его под большим кленом в нашем саду!

У Вильямса задрожали руки; он почти упал на стул, закрыл лицо руками и застонал. В первый раз в жизни плакал Вильямс, этот твердый, как старый дуб, человек; грудь его тяжело поднималась. Раф сел против него, и слезы текли по его нежным щекам.

Так они долго сидели друг против друга. Шумная толпа не обращала внимания на отчаяние старика, который оплакивал своего друга, товарища всех радостей и лишений охотничьей жизни. В продолжение сорока лет они жили душа в душу.

Наконец Вильямс поднял голову.

— Сиукс сказал бы, что Великий Дух переселил душу славного воина и охотника в обильные райские леса! — сказал он наконец. — Знаешь ли, в этих словах дикарю слышится утешение.

— Христианину дано большее утешение, — кротко заметил Раф.

— Знаю, знаю!.. Без этого бы сердце разорвалось на части! Раф! Твой отец был чудный человек! Преданная душа! Таких больше нет на свете! — продолжал Вильямс глухим голосом. — Как часто из-за меня бросался он в опасность. Однажды я в Скалистых горах встретил серого медведя. Я поторопился, выстрелил и дал промах. Да будет проклят этот выстрел! Медведь встал на задние лапы и с ревом бросился на меня. Одним ударом лап он подмял меня под себя и сломал мне ключицу. Я упал. А твой отец был далеко; он осматривал расставленные капканы — от него помощи мне ждать было нечего. Я прочитал молитву и отдался воле Божьей. Однако ж я не потерял присутствия духа и ударил медведя ножом; но и этот удар был такой же плохой для траппера, как и выстрел. И, вдруг, неожиданная развязка: медведь подпрыгивает и падает мертвым навзничь! Это выстрелил твой отец. Он заметил медвежий след, оставил бобров и прибежал вовремя ко мне на помощь. Том попал прямо в дьявольский глаз медведя. Он меня спас, но моя ключица была сломана, и я ужасно страдал. Твой отец сорвал с себя белье, перевязал рану и приложил к ней медвежье сало. В продолжение шести недель он делил все свое время между работой и заботами обо мне. Он лечил меня и ухаживал за мною, как мать за своим ребенком, до тех пор, пока я совершенно не выздоровел. Это только один случай из его добродетельной жизни, но я могу рассказать тысячу подобных. И этого человека больше нет! О, Боже мой! Боже мой! Зачем же я еще жив! Тома нет; не стало лучшего охотника, ловца бобров, храбрейшего воина и самого верного, преданного друга!.. О, зачем ты меня оставил!

Его голова еще ниже опустилась, и он снова застонал.

— Вы не одни, дядя Вильямс, я не оставлю вас! — сказал с волнением Раф, крепко пожимая руки старика.

Вильямс поднял голову и взглянул на Рафа.

— Да, ты такой же славный, как твой отец! Но все же мне не достает его! Понимаешь ли ты это, дитя?

— Я вас люблю так же, как он любил вас! — сказал ласково Раф, при виде горя старика забывавший свое собственное.

— Я знаю, что ты меня любишь, Раф! Теперь это мое единственное счастье! Но ты не можешь оставить свою бедную мать!

— Всемогущий Бог покровитель всем вдовам и сиротам, — учит нас священное писание.

— Там так сказано? — спросил Вильямс, тяжело вздыхая. — Но что же ты думаешь делать, Раф?

— Идти с вами на бобровую охоту, дядя Вильямс.

— И твоя мать согласна на это?

— О, да! Очень охотно!

— Что за чудесная женщина! Она стоила такого человека, как Том! — вскрикнул с увлечением Вильямс, и потом, подумав немного, продолжал. — Мне твой отец говорил что-то о вашей маленькой ферме.

— Он, должно быть, сказал вам, что за нее еще не все заплачено? — спросил Раф.

— Да, кажется, что так. Он мне говорил даже, сколько осталось заплатить, но теперь я решительно все забыл.

— Двести долларов, — отвечал вздыхая Раф. — Может быть, можно заплатить часть долга из доли моего отца? Матушке немного надо для жизни. Я огородил наши поля тыном, засеял маисом и пшеницей и засадил картофелем. Одно поле я засеял луком. В саду развел огород. Хозяйство в порядке: куры несутся, обе коровы телятся и три свиньи роются в земле, отыскивая себе пищу. Мать в работе забудет свое горе, а добрые люди не оставят ее одну. Если будет удачная охота и хороший лов, то я вернусь домой на будущий год и все, что заработаю, принесу матери.

— Ты очень хорошо все обдумал, Раф; да иначе и не могло быть! Ведь ты сын Тома!.. Слава Богу, что я могу хоть чем-нибудь тебя утешить. На долю твоего отца приходится ровно двести долларов. Вот они тут, в этом кожаном мешке, возьми их и ступай скорей домой. Заплати за ферму, чтобы твоя мать могла жить спокойно. На, вот еще остаток моей доли после покупки новых капканов, одеял и лошади, необходимой для далекого путешествия. К чему мне деньги? Отдай их доброй, милой Бетси. У меня есть все необходимое, а ей надо же жить чем-нибудь. Трудовые деньги принесут ей счастье. Отнеси ей это и пожелай всего лучшего от меня.

Раф с волнением смотрел на старика и не хотел брать. Но Вильямс затопал ногами и сердито закричал.

Раф должен был согласиться. Вильямс накормил его, напоил и торопил идти домой.

— Я буду ждать тебя здесь, — сказал он. — Не оставайся там долго, а то я, пожалуй, совсем бабой сделаюсь! — прибавил он на прощанье.

Раф ушел. Вильямс остался один со своим безутешным горем.

— Ах, Том, — вздыхал он. — Зачем ты меня оставил? Только с тобою моя жизнь была весела и ясна! — Горькие стоны прерывали его слова. — И умер-то ты не как воин, в славной битве с индейцами, а в блокгаузе на руках у жены! Но что ж делать! Бедной Бетси еще было бы тяжелее переносить свое горе, если б ты умер не на ее руках. Это Бог послал ей в утешение! Благодарю Тебя, Создатель!.. Но мне кажется, я скоро увижусь с тобою, мой милый Том! А до тех пор я должен жить для Рафа и всем, чем могу, помогать твоему милому сыну! Он остался мне в наследство от моего старого друга!.. Клянусь тебе, Том, что я не оставлю его до конца моей жизни.

Так утешал себя Вильямс. Неделю он должен был ждать возвращения Рафа, и все это время провел на том же самом месте, где оставил его Раф. Он почти ничего не ел, все больше и больше курил. Он жил одними воспоминаниями, которые рисовали в его воображении различные случаи из их лесной и степной жизни. При этом он помнил только подвиги своего друга, его преданность и любовь к себе; все же то, что касалось до него самого, он совершенно забыл. Вильямс все это время не мог ни спать, ни есть, и когда приходила ночь, то он, подавленный горем, бросался на постель, и горькие слезы текли из его глаз. Тут никто его не видел и не осуждал за это, и потому он вполне отдавался своему горю.

Вся любовь его как бы перешла с отца на сына, и он только и думал о юноше и строил планы будущей охоты.

Теперь только это одно и привязывало его к жизни и подкрепляло иссякающие нравственные силы. Наконец вернулся Раф. Вильямс с радостью бросился ему навстречу, обнимал и целовал его. Раф рассказал, как мать обрадовалась, когда узнала, что за ферму заплачено, как она благодарит Вильямса за подарок и за участие, и благословляет его и Рафа на трудный промысел.

Вильямс радовался счастью матери Рафа и смеялся так же весело, как бывало в самые счастливые дни его жизни.