Читать интересную книгу Охотник на бобров - Майн Рид Томас

У всех дикарей, окруживших Рафа, были на копьях такие мешки с талисманом; у некоторых даже имелось по два. Они молча, с удивлением смотрели на мужество своего пленника. Ни одним движением губ или бровей не выказал Раф ни горя о потерянном друге, ни сожаления о собственной жизни. По выражению лиц дикарей было видно, что им это нравилось.

В это время вожди вошли в вигвам и сели в круг. Теа-ут-вэ взял трубку, вылепленную из красной глины; мундштук ее был обвит цветным шелком, золотыми шнурками и разноцветными бусами.

Все свои трубки индейцы делают из глины, добываемой в области Ориноко. Это место для них священно; если они встречаются тут со своими смертельными врагами, то обращаются с ними, как с близкими друзьями до тех пор, пока они находятся в штате Ориноко.

Это была трубка мира. Ее обыкновенно зажигают при всевозможных совещаниях и переговорах. Теа-ут-вэ закурил ее, затянулся и с важностью выпустил дым; потом передал ее своему соседу, который сделал то же. Когда трубка обошла круг, совещание открылось. Теа-ут-вэ, великий вождь племени черноногих, стал говорить:

— Бледнолицые, — начал он, — вытесняют краснокожих из обильных степей Арканзаса. Они пришли с железными руками к Арканзасу и отнимают у нас самого благородного и дорогого пушного зверя, бобра, и с ним главное средство к жизни. Краснокожий преследует белого и ведет с ним постоянную войну. Но мы не поступаем так, как Хау-ку-то. Он предательски умертвил белого, когда тот просил пощады у великого племени черноногих. Молодой белый хотел бежать, потому что увидел нашу измену. Позор нам и стыд! Вождь должен оправдываться перед белым, а не Хау-ку-то! Что же мы теперь будем делать с белым? Если мы его убьем, то покроем себя новым позором, и Великий Дух нас проклянет за это! Теа-ут-вэ говорит: он должен жить! Если он понравится одной из наших девушек, то пусть он живет в нашем племени! Теа-ут-вэ защитит его!

Вожди несколько минут молчали. Казалось они ждали, чтобы Теа-ут-вэ сказал еще что-нибудь. Потом все в один голос отвечали: пусть он живет!

— А Хау-ку-то? Что мы сделаем с ним? — спросил Теа-ут-вэ.

— Его связанного отведут в деревню! — единодушно сказали вожди.

— А бледнолицый? — спросил Теа-ут-вэ.

— Он свободен! — отвечали вожди. — Но если он вздумает бежать, то мы устроим охоту за ним, и кто его догонит и убьет томагавком, тому будет принадлежать его скальп.

— Пусть будет так! — подтвердил Теа-ут-вэ.

Он встал и надел парадное платье, принадлежавшее ему, как главному вождю черноногих. Оно состояло из узкого и длинного, до колен, камзола из тончайшей оленьей кожи. Все швы были украшены золотыми шнурками и бахромой, соединенной с волосами скальпов. У вождя их было так много, что они все не умещались на поясе. На роскошных волосах, падающих по плечам Теа-ут-вэ, была надета горностаевая белоснежная шапка. На ней высоко торчали два бизоньих рога — это был знак его храбрости. На ногах были маленькие мокасины из хорошо выделанной оленьей кожи. На длинном копье висели три мешочка со «снадобьем». В левой руке он держал трубку мира и совещаний. За поясом торчал томагавк.

Величественный и грозный вышел он из вигвама; за ним медленно и угрюмо шли другие вожди.

Лишь только Теа-ут-вэ показался из вигвама, как все дикари повскакали с мест и окружили Рафа. Ледяной холод пробежал по его телу, когда он взглянул на суровое лицо старшины. Он знал свою участь. Дикари всегда самым ужасным образом мучают своих пленных врагов. Очень редко они приводят их в свои деревни для еще более страшных пыток. Или нет, его сейчас отвяжут, дадут отбежать на сто шагов и погонятся за ним, как за диким зверем, со своими страшными томагавками. Еще никому из пленных не удавалось убежать от быстрых индейцев. Но, может быть, его сперва покажут девушкам племени, и если одна из них выберет его себе в мужья, то он спасен от смерти.

Так думал Раф. Он хорошо знал нравы и обычаи краснокожих по рассказам Вильямса.

Раф собрал все свои силы для того, чтобы не выказать ни одним жестом своего внутреннего волнения. Вождь стоял прямо против него. Он начал говорить. Его звонкий горловой голос разносился над толпой. Сперва он объявил участь Хау-ку-то. Толпа заволновалась от сдержанной ярости, но ни один звук не нарушил тишины. Потом Теа-ут-вэ обратился к Рафу.

Раф гордо выпрямился и спокойно принял весть о своем помиловании. Он знал, какое впечатление это произведет на дикарей.

— Великий вождь, — сказал он твердым голосом, обращаясь к Теа-ут-вэ, — разве черноногие так плохо бегают, что привязали меня за руки и за ноги к дереву? Неужели они так плохо стреляют, что думают, что я уйду от их быстрых и легких стрел?

Раф, может быть, слишком смело говорил, но он слышал, что Теа-ут-вэ был за него во время совещания. Все дикари повернулись в его сторону, пронзительно вскрикнули и схватились за оружие. Глаза их засверкали дикой злобой. Теа-ут-вэ взглянул на него своим проницательным взглядом.

— Он прав, — сказал он наконец. — Для нас позор его связывать. Развяжите его!

Приказание было исполнено. Раф не только не мог идти, но едва стоял на ногах. Кровавые рубцы на руках и ногах причиняли ему ужасные страдания.

Вождь приказал готовиться к походу. Все племя зашумело и задвигалось. Дикари побежали к лошадям, развязали им ноги, стали укладывать убитых бизонов, снимали вигвамы. Жизнь закипела. Все бегало, суетилось, торопилось. Один вождь остался на том месте, с которого объявил приговор. Изредка он пристально взглядывал на Рафа, но во взгляде не было и признака ненависти к белому.

— Можешь ты идти? — спросил он по-английски.

— Если надо, то я пойду и буду идти до тех пор, пока не упаду мертвый, — отвечал Раф. — Ты видишь, великий вождь, мои ноги все в ранах!

Теа-ут-вэ взглянул на его ноги и приказал привести Рафу лошадь.

Не более как через час все племя беспорядочной толпой ехало вдоль Арканзаса, направляясь в бесконечные луговые степи.

IV

Сперва берега Арканзаса были покрыты лесом и кустарником; но скоро перед индейцами открылась луговая степь, или прерия, похожая на бесконечное волнующееся море. Иногда попадались цепи небольших холмов и опять тянулась однообразная, унылая степь. Ни одного дерева не попадалось им навстречу, где бы можно было отдохнуть в тени. Куда ми поглядишь, везде саженная луговая трава, такая высокая, что закрывает всадника с головой.

На безоблачном голубом небе высоко стояло солнце и жгло степь своими золотыми лучами. Черноногие возвращались тем же путем, по которому пришли к бобровым капканам. Трава была измята лошадьми и казалась широкой дорогой, по которой не раз скакали стада бизонов с опущенными вниз головами и поднятыми вверх хвостами: им ведь негде утолить жгучую жажду, кроме Арканзаса; в прериях нет говорливых ручьев. Солнце так спалило траву, что вся степь стала похожа на богатую наливающуюся жатву.

Индейцы быстро двигались вперед, нигде не останавливаясь для отдыха. Все ехали молча; только слышался топот лошадей, да изредка их громкое ржанье, когда вдали проносился дикий табун.

Раф ехал между двумя приставленными к нему сторожами-индейцами. С грустью вспоминал он о своей милой матери, о неожиданной перемене в своей судьбе, о крушении всех надежд на счастливое возвращение домой. Он вспоминал свою трудовую жизнь с Джеком Вильямсом, который стал для него настоящим другом и заменил потерянного отца. Сердце его сжималось при мысли, что бедная его мать должна за столь короткое время перенести столько горя — потерять и мужа и сына, последнего своего помощника. На одно мгновение у него мелькнула мысль о бегстве, но сейчас же исчезла. Он взглянул на дикарей; они свирепо смотрели на него и следили за каждым его движением. Все ужасы, рассказываемые про индейцев, пришли ему на ум, и мысли о бегстве также быстро исчезли, как быстро лопается мыльный пузырь, пущенный ребенком из соломинки.

Раф с истинным геройством сохранял полное хладнокровие, хотя его сердце обливалось кровью от горя о милом старом друге и сжималось тоской при мысли о предстоящей мучительной смерти. Но он надеялся на Бога, и вера в Него подкрепляла его душевные силы; он не переставал молиться.