прямой взгляд на хозяина.
Последний почувствовал резкую боль в коленях и, бледнея на глазах, крепко сжал в пальцах трубочных мундштук, изо всех сил стараясь сохранять бравурный вид, мысленно проклиная застарелый артрит, так некстати напомнивший о себе.
— Ваша светлость, я и не знал… — сглотнул слюну мистер Хаксли, — что вы имеете честь быть знакомым с одной из моих…
— Увы, такой чести я не имею, — сказал граф. — Я видел вашу дочь лишь однажды, наша встреча разожгла во мне интерес, и я осведомился о ее репутации. Услышанное оказалось удовлетворительным в достаточной степени, чтобы я принял решение.
— Что же, как я понимаю, Хэлли пока ничего не известно о вашем намерении…
— Хэлли? Разве я упомянул, что пришел сюда просить руки Хэлли? Мне жаль, что между нами возникло недопонимание, мистер Хаксли, но я говорил не о ней.
— При всем уважении, близняшки еще слишком юны… — замялся егерь, с тоской поглядывая на трубку: обычно курение позволяло ему отвлечься от боли, но сейчас он боялся показаться неотесанным мужланом и не решался спросить дозволения.
— Мистер Хаксли, я имел в виду вашу старшую дочь, которую вы так несправедливо обошли вниманием.
— Оливию? — пыхтя, хозяин медленно распрямил ноги и безвольно откинулся на спинку кресла. — Да садитесь же вы! — махнул рукой он графу, чувствуя себя до отчаяния неловко из-за того, что он сидит, а его высокопоставленный гость стоит рядом, как слуга. Как бы разозлилась миссис Хаксли, узнав об этом!
— Не стоит. Я лучше останусь на ногах: мне предстоит долгий путь назад.
— Боюсь, напрасно вы ко мне обратились, ваша светлость, — Хаксли покачал головой, разглядывая ковер с крестовидным узором на полу. Ему казалось, что как только он поднимает глаза на графа, напряжение в суставах усиливается. Несмотря на то, что это стоило бы списать на плохие шутки воображения, Хаксли, не умеющий сносить боли, хотел как можно скорее отвязаться от непрошенного гостя и был вынужден быстро подбирать слова, невольно обходя стороной правила хорошего тона. — Понимаете, Лив, она такая, как бы это сказать… норовистая. Если она чего-то не захочет делать, ее ни одна сила на свете не уговорит, пошли ты ей хоть тысячу угроз или предложи хоть золотые горы. Еще лет эдак десять назад, как только стукнуло ей восемнадцать, она заявила, что замуж ни за что не выйдет: не по ней, видать, рутина. И до сих пор стоит на своем, хотя уж сколько мы с миссис Хаксли женихов перевидали — тьма! Она-то ведь красавица. А сейчас женихов уж тех и нет, отчаялись видать. Всем в округе известно, какая она упрямая… Странно, что вам об этом не доложили, коли вы изволили справляться…
— Именно потому, что мне это известно, мистер Хаксли, я обращаюсь напрямую к вам, а не к ней лично. Как отец, вы, я полагаю, обладаете определенным влиянием на свою дочь, чтобы воздействовать на ее решения?
— Да где там! — замахал руками мистер Хаксли, и тотчас, охнув, схватился за ноги.
Лорд Колдблад сочувственно нагнулся, приблизив свое лицо к взмокшему, раскрасневшемуся лицу хозяина, внезапно перейдя на вкрадчивый доверительный тон.
— К сожалению, вы ошибаетесь, мистер Хаксли. Существует несколько способов, чтобы оказать мне протекцию, захоти вы, действительно, пойти мне навстречу. Скажем, в вашем праве будет отказаться от нерадивой дочери, предоставив ей выбирать между счастливой жизнью леди и беспросветным существованием на те гроши, которые она сумеет заработать своим трудом. Чего только не сделает отец ради счастья собственной дочери? Да и потом, согласитесь, что может быть ужаснее для женщины, чем клеймо старой девы? Вам не хуже моего известно, что, когда морщины изуродуют ее лицо, она не раз пожалеет о своей гордыне. Почему бы вам, как отцу, не похлопотать о своем потомстве? Ко всему прочему, простите мне мою прямоту, но, став частью вашей семьи, я буду только рад помочь вам устроить судьбы оставшихся трех дочерей, предоставив столько средств, сколько ваша совесть позволит вам взять.
Как же он смотрел, как смотрел! Век бы не видать этих жутких бесцветных глаз, пустых как зеркала! Мистер Хаксли часто дышал, пот застилал ему глаза, пищевод сдавливали спазмы. Он знал, слишком хорошо знал, как малы его шансы выдать замуж всех четырех дочерей, не имея возможности предложить достойное приданое ни за одну из них. Иметь четыре дочери и ни одного сына — проклятье, злая насмешка фортуны. Тем не менее, соглашаться Хаксли не спешил: граф или тот, кто выдавал себя за него, настораживал его, скоропалительное желание взять в жены незнакомку только подогревало эти подозрения.
— Вы предлагаете мне сделку, где предмет торговли — моя дочь. При всем уважении…
— Я не требую вашего решения сию же минуту, — не изменившись в лице, сказал граф. — Я прекрасно понимаю, что вам нужно тщательно взвесить все «за» и «против» и обсудить мое предложение с миссис Хаксли. Я вернусь за ответом завтра примерно в это же время.
Когда граф подходил к порогу, Хаксли, почувствовав, как терзающая боль от артрита отпускает его и дыхание восстанавливается, нашел в себе силы, чтобы встать с места:
— Кто вы такой, ваша светлость?
— Я вам уже, кажется, представился, — медленно развернулся лорд Колдблад.
— Я слышал, вы не покидаете своих владений.
— С юных лет мне присуща любовь к затворничеству.
— Тогда почему вы намерены жениться именно сейчас и именно на моей дочери?
— По тем же причинам, по которым это делают все обычные люди: чтобы продолжить свой род и передать наследие. Ваша дочь — самая красивая девушка в округе, а ее положение в обществе меня не волнует. Посоветуйтесь с супругой, мистер Хаксли. Вам есть над чем подумать до завтрашнего вечера. А теперь вынужден откланяться.
Мистер Хаксли прислонился к дверному косяку. Ему все еще было дурно. Он был рад, что гость ушел и еще больше был бы рад, если бы тот не возвращался. Но чутье подсказывало ему, что лорд Колдблад не из тех, кто отступается от принятых решений. А еще, что, отвечая на последний вопрос, граф солгал.
Когда лорд Колдблад вышел за дверь кабинета и закрыл за собой дверь, его уже ждали.
Оливия Хаксли стояла в коридоре, кутаясь в шерстяную шаль. Ее лоб был нахмурен, в темных искристых глазах стоял вопрос. Она пыталась сохранять самообладание, и ее волнение выдавала только детская привычка перекатываться с носка на пятку.
— Вот и вы, — сказала она, подавая руку гостю. — Оливия Хаксли. Я стояла за дверью и слышала каждое слово. Вы осведомлялись обо мне, думаю, вам сказали, что у